В доску свой
Ну вот, сообразил Ластик, это я от страха с ума сошел. И очень запросто, от нервного стресса.
— Приехали, — сказал он вслух. — Кажется, я чокнулся.
Царевич вздрогнул, обернулся, захлопал глазами.
— А? — Он затряс головой, словно отгоняя наваждение. — Ты что изрек, холопишко? — Потер лоб
и вполголоса пробормотал. — Ёлки, никак крыша поехала.
— Это у меня крыша поехала от вашего семнадцатого века, чтоб ему провалиться, — объяснил
царевичу Ластик, окончательно убедившись, что лишился рассудка. — Вот и мерещится черт-те что.
Голубые глаза достославного потомка Рюрика моргать перестали, а наоборот раскрылись широко-
широко.
— Боже Пресвятый, Pater noster, ну честное пионерское, — забормотал и вдруг как бросится к
Ластику, как схватит за плечи и давай трясти. — Ты кто такой? Ты откуда тут взялся?
— Я Эраст Фандорин… из шестого класса… из Москвы… — лепетал Ластик, болтаясь в сильных
руках Дмитрия, будто тряпичный петрушка. — А ты-то… вы-то кто? Почему «честное пионерское»?
Царевич выронил шестиклассника, сам тоже плюхнулся рядом, прямо на землю, вытер лоб.
— Мати Божия, свой, советский! В доску свой! «Честное пионерское»? Так я и есть пионер. Юркой
меня звать. Юрка Отрепьев из пятого «Б», семьдесят восьмая школа имени Гайдара, город Киев.
— Имени Гайдара? — удивился Ластик, хотя, казалось, удивляться дальше было уже некуда.
— Ну да. Писателя Гайдара. Ты как сюда попал, Эраст? Ну имечко! Как у актера Гарина. Смотрел
«Каин Восемнадцатый»? Зыконское кино!
— Нет, не смотрел. — Про такой фильм Ластик даже не слышал. — Я в хронодыру провалился. Из
2006 года.
— Из 2006-го? — ахнул пионер Юрка. — Здоровско! А я из шестьдесят седьмого, тыща девятьсот.
Тоже провалился в эту, как ты ее назвал?
— Хронодыра.
Нет, я не сошел с ума, понял тут Ластик, — мне просто повезло, ужасно, просто невероятно
повезло! Недаром я у профессора экзамен на везучесть выдержал.
— Как же ты в нее вляпался? — спросил он, глядя на раскрасневшееся лицо товарища по
несчастью. — Случайно, что ли?
— Да не совсем. — Отрепьев сконфуженно почесал затылок. — У нас в Киеве Лавра есть, там
музей исторический, знаменитый, слыхал наверно?
Ластик кивнул. Хотел сказать, что в Киевской Лавре теперь не музей, а монастырь, как в старые
времена, но не стал перебивать.
— Там пещеры есть, ближние и дальние. Черепушки всякие, трупаки — ужас. Иноков-чернецов там
ране погребали, — соскочил Юрка на старорусский и сам не заметил. — Ну вот. Я с Виталькой, это
кореш мой, поспорил, что спрячусь там и всю ночь просижу, не сдрейфлю. Пошли мы в музей перед
самым закрытием, я в уголке заховался, а Виталька ушел. Договорились, что назавтра, как музей
откроется, он первым придет, ну я и вылезу. Я свой фонарь китайский на кон поставил, а он ножик
перочинный, с четырьмя лезвиями, отверткой и штопором. — Царевич вздохнул — видно было, что
ему и сейчас жалко того ножика. — Остался я один. Когда свет погасили — включил фонарик. Вроде
ничего, не страшно, привидений никаких нет. Скучно только. Стал слоняться по лабиринту. Туда
залезу, сюда. Потом батарейка села. Полез доставать новую, да возьми и вырони. Она закатилась
куда-то, в глубину склепа. Полез я за ней. Шарил-шарил, ползал-ползал, ну и провалился в какую-то
яму пыльну да смердячу, — снова выскочило выражение явно не из 1967 года. — Там пылища, кости
какие-то, жуть. Я, конечно, здорово перетрухал. Заорал. Кое-как вылез. Иду по стенке, наощупь. Чую,
запах чудной, какого раньше не было. Это ладаном пахло, я тогда еще не знал. Вдруг навстречу
огонек. Свечка. И видно кого-то черного, в колпаке. Ну всё, думаю, прав Виталька, есть привидения! А
оно, привидение-то, тоже меня увидел, да как завопит: «Изыди, наваждение сатанинское!» Это отец
Савватий был, келарь монастырский. Мировой старик, мы с ним после подружились.
Юрка расхохотался, вспоминая свой давний испуг.
— Господи Исусе, лафа-то какая — поговорить по-человечески, — блаженно улыбнулся он,
хлопнув Ластика по плечу. — Попал я в лето семь тыщ сотое и не сразу сообразил, что за год такой —
это я уж потом узнал, что у поляков он считается 1592-й. Тринадцать лет назад это было… Выходит, я
в хронодыру провалился? А я думал, это как у Марка Твена, «Янки при дворе короля Артура». Не
читал? Там одного мужика, американца правда, по кумполу стукнули, он очухался — бац, а сам в
средневековье. То ли на самом деле, то ли это у него шарики за ролики заехали, непонятно. Классная
книжка… Ладно. Попадаю, значит, елки-моталки, в 1592 год. Деваться мне некуда, ни фига не знаю,
не понимаю. Короче, остался у монахов. Я в бога, само собой не верю, но постриг принял, наречен
иноком Григорьем. Без этого в монастыре нельзя. Пожил в Лавре пару годков, надоело. Захотелось мир
посмотреть. Пошел бродить по свету. В Москве жил, в Чудовом монастыре. Не понравилось мне там
— несоюзно, душесушно, братия друг на дружку поклепничает. Короче, полная хреновина. Свалил
назад в Литву, в смысле не в Литовскую ССР, а это тут Украину так называют — «Литва».
Слушать рассказ было ужасно интересно, да и в самом деле здорово — после долгого перерыва
говорить «по-человечески», прав Юрка.
— А как тебя угораздило в царевичи попасть?
В шатер заглянул какой-то дядька в ливрее, наверно слуга. Увидел, что государь сидит на земле,
обняв за плечо мальчишку в драном кафтане, и обомлел.
— Сгинь, собака! — рявкнул на него Отрепьев. Слугу как ветром сдуло.
— С ними по-другому нельзя, — виновато объяснил Юрка. — Если по-вежливому — слушаться не
будут. Как я в царевичи попал? — Он засмеялся. — Это вобще атас. Рубрика «Нарочно не
придумаешь». Кино «Фанфан-Тюльпан». Был я в городке Брачине, два года назад. Ну и заболел,
сильно. Воспаление легких. Температура, всё плывет. Лежу без памяти, монахи за меня молятся,
компрессы на лоб ставят. И один из них, когда рубаху мне менял, углядел на моей груди родинку,
красную, она у меня всегда была. А около носа у меня (вон, видишь?) тоже фиговина, с рождения.
Плюс к тому бредил я, словеса какие-то, монахам непонятные говорил — наверно, из двадцатого
века. А чернец, который мне рубаху менял, слыхал когда-то, что у царевича Дмитрия, которого в
Угличе то ли убили, то ли не убили, такие же приметы. Побежал к отцу игумену: так, мол, и так, уж
не царевич ли это, который от убийц спасся? И знаки на теле, и говорит чудно. Игумен пошел к
магнату — ну, это главный феодал — князю Вишневецкому. А тому лестно: у него во владениях
беглый московский принц. Ну и пошло-поехало. Я сначала-то отпирался, а потом сообразил: ёлки, это
ж фортуна сама в руки идет. Мне, Эраська, к тому времени здешняя отсталость вот где встала. А чего,
думаю? Стану русским царем. Как говорится, возьму власть в свои руки. И наведу в ихнем
средневековье порядок. Как у братьев Стругацких в «Трудно быть богом» — вот это книжка! Не читал?
А еще шестиклассник. У нас в пятом «Б», и то все прочли. Там про одного благородного рыцаря,
который только прикидывается, будто он такой же, как все, а на самом деле он типа пришелец из
космоса, — с увлечением принялся пересказывать содержание книги Отрепьев, и Ластик был
вынужден его перебить.
— Юр, ты лучше про себя рассказывай.
Царевич из пятого «Б» махнул рукой.
— Да чего там. Дальше быстро пошло. Польский король меня принял, как родного. У Жигмонта
свой интерес, хочет русской земли оттяпать. Римский папа тоже рад стараться. Я ему обещал Русь в
католическую веру обратить.
— И ты согласился? — ахнул Ластик.
— Да какая на фиг разница? — удивился Юрка. — Что одни попы, что другие. Бога-то все равно
нету. Ну а насчет русской земли, — тут он понизил голос и оглянулся на полог, — это Жигмонту шиш
с маслом.
— Так ведь он тебе войско дал.
— Как же, даст он. Такой лис хитрющий, яко Сатана прелукавый. Это сандомирский воевода
Мнишек набрал мне тысячу шляхтичей и всякой шпаны. Не задарма, конечно. Мнишку я обещал
Новгород отдать, Псков, городков разных, и золота много. Золота дам, а без городов как-нибудь
перетопчется.
— И ты пошел с одной тысячей солдат Москву завоевывать? — поразился Ластик.
— Ну да, — беспечно пожал плечами Юрка. — Казаки с Запорожья подгребли, они с Москвой
всегда на ножах — войско побольше стало. И потом, знаешь, как Суворов говорил: «не числом, а
умением». У нас во Дворце пионеров кружок «Юный техник». Я там много чему научился.
На войне пригодилось. Например, когда острог Монастыревский осадным сидением брал. Стены
там деревянные, но крепкие и высокие, мои герои побоялись на штурм идти. А сушь бысть велика,
жарынь. Я двумя большими зеркалами солнечные лучи поймал, зажег верхушку башни. Стрельцы и
сдались, с перепугу. Или под Рыльском-городом, когда на меня тот козел бородатый, князь
Мстиславский с пятьюдесятью тыщами войска попер. Думал, затопчут к чертовой матери. Так я
знаешь что придумал? — Юрка улыбнулся во все зубы. — Смастерил большой планер на
резиномоторе, только вместо резинки жил бычачьих накрутил. Прикрепил к хвосту дымовую шашку,
поджег и пустил лететь на царское войско. Ну, они и драпанули.
— Про это я слышал, — кивнул Ластик, вспомнив рассказ боярина Мстиславского про огненную
птицу.
— Темные они тут, — вздохнул Отрепьев. — Дикие совсем. И поляки-то как скоты живут, про
наших же и вовсе говорить нечего. А что лютуют друг над другом, что кровопивствуют! Аки аспиды
зложальные! И всё ведь от нищеты, от невежества, от того, что злоба кругом. Они, дураки, знать не
знают, что можно жить по-другому. Так этих уродов жалко — мочи нет. Ты, Эраська, пойми, я же
тимуровским отрядом командовал, у нас девиз был: «Слабому помогай, товарища выручай».
— Чем ты командовал? — не понял Ластик.
— Тимуровским отрядом. Ну как у Гайдара, «Тимур и его команда». Там, инвалидам помогать,
бабулям одиноким и всё такое… У вас что, тимуровцев нет? — ужасно удивился он и вдруг
спохватился. — Да что всё я, да я, и про неинтересное. Ты мне про двадцать первый век расскажи. Как
оно там у вас? Коммунистическое общество должны были к восьмидесятому году построить. Здорово,
поди, живется при коммунизме? — Голубые глаза царевича завистливо блеснули. — Монорельсовые
дороги, дома в сто этажей, в магазинах всего навалом и всё бесплатно, да? Катайся по всему миру,
хоть в Африку, хоть в Океанию — куда хочешь. Счастливый ты.
— Монорельсовые дороги есть, только мало, — стал отчитываться Ластик. — В магазинах всего
навалом, но не бесплатно. По миру кататься тоже без проблем — если, конечно, деньги есть.
— Так деньги не отменили? — расстроился Юрка. — Жалко. Ну а на Луну мы слетали?
— Да, давно еще. Американцы.
— Как американцы? Эх, черт! Хотя там, в Америке, наверно уже не капитализм?
— Капитализм. И у нас тоже капитализм.
Ластик, как умел, рассказал царевичу Дмитрию про конец двадцатого века и начало двадцать
первого.
Тот слушал и мрачнел. А потом как стукнет кулаком по земле:
— Эх, меня не было! Если б я тогда сдуру в склеп не полез и остался в своем времени, я бы
нипочем такого не допустил.
Он встал, сел к столу, уронил голову на скрещенные руки — в общем, жутко распереживался.
Ластик подошел, не зная, чем его утешить.
Но утешать бывшего пионера не пришлось — через пару минут он распрямился, махнул рукой.
— Ладно, чего теперь. Мы с тобой тут, а не там. Знаешь, чего я придумал? — Юрка оживился. — Я
вот скоро царем стану — фактически уже стал, так?
— Ну.
— Самодержавие это по-своему тоже неплохо. Если самодержец правильный. Делай, что считаешь
справедливым, и никто тебе слово поперек не скажет. Я на Руси такое общество хочу построить —
ого-го. Коммунизм, конечно, не получится, материально-техническая база слабая. А вот социализм
можно попробовать. Кто не работает, тот не ест. Крепостных крестьян освободить — это первое.
Мироедов всяких к ногтю. Построили же отдельные народы Африки социализм прямо из феодализма,
как только освободились от колонизаторов. Чем мы хуже? — Здесь Юрка сбился, наморщил лоб и с
тревогой посмотрел на Ластика. — Слушай, ты знаешь, как оно там вышло, с царем Дмитрием? Вы
отечественную историю, семнадцатый век, еще не проходили?
— Нет, это в седьмом классе, — развел руками Ластик.
— Я тоже не дошел, — вздохнул самодержец. — Только «Рассказы по истории». Там мало, да и не
помню я ни черта — я больше природоведением увлекался. Про Бориса Годунова знал только, что
ему юродивый в опере поет: «Мальчишки отняли копеечку, вели-ка их зарезать, как зарезал ты
маленького царевича». Значит, ты не в курсе?
— Нет, я больше девятнадцатым веком интересовался.
Но Юрка не сильно расстроился:
— Наплевать. Я историю по-своему переделаю. «Мы не можем ждать милостей от природы, взять
их — вот наша задача». Мичурин. У нас в классе написано было. Не вешай нос, Эраська, мы с тобой
им тут покажем. Всё Средневековье вверх дном перевернем, сделаем СССР, в смысле Русь, самым
передовым государством планеты. Это тебя говорю я, командир тимуровского отряда, а также царь и
великий князь, понял? Мы втроем таких делов наворотим!
— Почему втроем? — не понял Ластик.
— С Маринкой Мнишек, дочкой сандомирского воеводы. Это моя невеста, — чуть покраснел
царевич и быстро, словно оправдываясь, продолжил. — Классная девчонка, честное пионерское. Я как
первый раз ее увидел, сразу втрескался, по уши. Она… она такая! Ты не обижайся, но ты еще
маленький, тебе про это рано. Я за нее с князем Корецким на поединке дрался. Сшиб его с коня и
руку проколол, а он мне щеку саблей оцарапал, вот. — Юрка показал маленький белый шрам возле
уха. — Ты не представляешь, какие тут девки дуры. Ужас! А Маринка нормальная. С ней можно про
что хочешь разговаривать. Я, конечно, про двадцатый век ей голову морочить не стал, но кое-какими
идеями поделился. И она сказала, что тоже хочет социализм строить — ну, по-здешнему это
называется «царство Божье на земле». Две головы хорошо, а три вообще здорово! Как же я рад, что
тебя встретил! Будешь мне первым помощником и советчиком. — Он крепко обнял современника. —
Только — не обижайся — придется тебя князем пожаловать, а то шушера придворная уважать не
будет.
Только сейчас Ластик вспомнил о своем двусмысленном положении — не то падший ангел, не то
воскресший покойник, не то проходимец.
— Да как же ты это сделаешь? А Шуйский?
Юрка засмеялся.
— Эраська, ну ты даешь. Я ведь тебе объяснял про самодержавие. Что захочу, то и сделаю. А
Шуйского твоего — бровью одной поведу, и конец ему.
— Медведю кинешь? — прошептал Ластик, вспомнив клетку с желтозубым хищником. — Не надо,
пускай живет.
— Какому медведю? — Юрка выкатил глаза. — А, которого я в лесу поймал? Матерый, да? Сеть
накинул, веревкой обмотал, — похвастался он. — Один, учти, никто почти не помогал… Зачем я буду
живого человека медведю кидать? Отправлю Шуйского этого в ссылку, чтоб не сплетничал, пускай
там на печи сидит.
— Только сначала пусть одну мою вещь отдаст. Он у меня книгу спер, — пожаловался Ластик. —
Это не просто книга. Я тебе после покажу, а то не поверишь.
— Отдаст, как миленький, — пообещал царевич. — Не бери в голову, Эраська. Я всё устрою. Ты
знаешь кто будешь? Ты будешь поповский сын, которого вместо меня в Угличе зарезали. За то, что ты
ради царского сына жизни лишился, Господь явил чудо — возвернул тебя на землю мне в усладу и
обережение. Тут публика знаешь какая? Что Земля вокруг Солнца вертится — ни за что не поверят, а
на всякую ерунду жутко доверчивы. Им чем чудесней, тем лучше. Ну ладно, пойдем наружу. Хватит
москвичам нервы трепать, а то еще помрет кто-нибудь от страху. Вечером сядешь ко мне в карету,
наболтаемся от души. А сейчас айда ваньку валять. Объявлю, что признал в тебе своего спасителя-
поповича. Помолимся, всплакнем, как положено. А потом явлю свою государеву милость — пощажу
бояр московских твоего об них заступства ради. Ох, Эраська, как же здорово, что мы теперь вместе!
