Микико Суги КРАСНАЯ ШАЛЬ
Перевела с японского Г. Ронская. Рис. Г. Калиновского.
наете ли вы, что такое какумаки? Не знаете? Ну, тогда я вам скажу. Какумаки — это
кусок теплой шерстяной материи с клочком меха в виде воротника и бахромой по всему низу, как у
скатерти, — словом, шаль. В наших снежных краях женщины (да и мужчины тоже) в студеные дни
выходят из дома, закутавшись в такую шаль. Иной раз и младенец под ней сидит на спине у матери.
Ну так вот. В доме у Тияко, в общей комнате, тоже висит такая шаль. И что это за шаль, если бы вы
только знали! Просто чудо, а не шаль. Нет, не то чтобы фасон у нее был какой необычный или мех
какой-то особенный. Нет! Самое замечательное у нее — цвет!
Вообще-то какумаки бывают черные, синие, коричневые, как креветки, или серые, как мыши. В
последнее время стали, правда, появляться и светло-голубые или светло-зеленые…
А шаль в доме Тияко — ярко-красного цвета. Как солнце на закате! Когда она висит на стене, все
вокруг делается веселым и ярким.
Вы, наверно, хотите спросить, почему это мама Тияко купила такую яркую шаль? Так вот. Купила
ее вовсе не мама Тияко, а бабушка. А маме досталась она по наследству.
«А почему бабушка выбрала такую шаль?» — спросите вы.
Да нипочему, а просто так. Понравилась шаль, вот она ее и купила. И еще потому, что никакой
другой шали в лавке не оказалось. Только эта одна и висела. Увидела бабушка красную шаль, и очень
захотелось ее купить. Знала, что красный цвет ей к лицу. В то время не было разных пальто и
свитеров, как теперь. Накинут шаль поверх кимоно — и весь наряд.
Одно только было плохо: пойдет бабушка по улице в своем ярком наряде, а люди так и смотрят,
так и смотрят на нее. Иные даже останавливались и глядели ей вслед. Неловко как-то бабушке было
— очень уж ее разглядывали. Сняла она свою новую красную шаль да и спрятала в сундук. А когда
мама Тияко выходила замуж, вынула бабушка из сундука эту шаль и отдала дочке. «Вот, мол,
старинная моя шаль. Может, пригодится когда…»
Но мама Тияко не знала, что ей делать с таким подарком.
— Какие вещи делали в старину, — вздыхала мама, — прямо жаль надевать. Вот уж изношу свою
серую шаль, тогда и надену эту… — И, аккуратно свернув красную бабушкину шаль, мама Тияко
снова укладывала ее на самое дно сундука.
Шли дни, месяцы, годы. Родился Итиро, за ним — Дзиро, потом — Тосико и, наконец, появилась
на свет Тияко. А за неделю до ее рождения бабушка заболела и скончалась. И назвали девочку
бабушкиным именем: Тия.
Дети появлялись на свет один за другим. Было не до нарядов. Серая мамина шаль почернела,
бахрома на ней обтрепалась. Но шла война, и было не так-то легко купить что-либо из одежды. Тогда-
то и решила мама Тияко вытащить из сундука бабушкину шаль.
Вскоре после того, как родилась Тияко, отца — он был монтером — забрали в солдаты. И перед
концом войны пришло извещение, что он убит. Тияко тогда было всего три года, Тосико — десять,
Дзиро — двенадцать, а самый старший, Итиро, учился в третьем классе средней школы[22] и был уже
юношей.
Вот когда началась для матери самая трудная пора. Работала она до изнеможения. Вечерами,
поручив маленькую Тияко сестренке и брату, делала искусственные цветы, а днем ходила по
окрестным деревням, продавала карамель и леденцы, которые получала у соседа-торговца.
А порой вместе с корзиной для сластей качалась за спиной у матери, под шалью, и маленькая
Тияко.
И, конечно, это была та самая бабушкина шаль. Красная шаль. Сколько лет прошло с тех пор, как
бабушка купила ее, а она по-прежнему привлекает внимание прохожих.
Кто бы ни встретился на пути, все с изумлением глядели на бедную женщину, одетую в такую
роскошную шаль. Правда, в ту пору мама уже перестала стыдиться своего наряда. Ведь на новую шаль
все равно не было денег… Да и что бы они с Тияко вообще стали делать, если бы не бабушкина шаль?
А между тем красная шаль сослужила матери добрую службу. Алая, как вечерний закат, она
хорошо запомнилась окрестным крестьянам, и торговля у «тетушки Красная Шаль», как стали
называть маму Тияко, шла бойко.
Тем временем дети подросли. И хоть жили они в бедности, все, на счастье матери, были крепкими
и здоровыми. Кончив школу, они один за другим устраивались на работу. Итиро пошел по стопам
отца — стал электромонтером. Дзиро поступил в электрокомпанию. Тосико устроилась в страховую
контору.
Тияко училась в пятом классе. А мать по-прежнему каждое утро ходила по деревням и продавала
сласти.
Красная шаль немного выцвела, но все еще была прочна и всегда была верной спутницей матери.
А потом ее стала надевать иногда и старшая дочь.
Тишина снежным вечером бывает какая-то особенная. Она наполняет всю комнату, словно прозрачная
вода.
Мать что-то латает, сидя у очага. Она то и дело поправляет сползающее с плеч одеяло. Старшая
сестра, примостившись напротив матери, вяжет голубой свитер и тихо напевает.
Тияко разложила на циновке вечернюю газету. Читает. От тепла клонит ко сну.
Братьев нет. Итиро уже три месяца тянет провода к Кагэсуэки — деревне в горах, где до сих пор
нет электричества. Дзиро еще не вернулся с работы.
Ш-ш-шух! — падает с крыши снег.
— Что это Итиро так долго не возвращается? Уж не заблудился ли он среди сугробов? — без
особого беспокойства произносит Тияко, подняв голову от газеты.
— И правда! Что это он там делает до сих пор? В этой Кагэсуэки как снег выпадет, так и лежит всю
зиму… И зачем было начинать работу в такие холода! — говорит мать и мрачнеет. Она забыла дать
сыну вязаную жилетку. Это очень огорчает ее.
— Но, мама, люди в горах ведь хотят, наверно, чтобы и у них поскорее зажегся свет… Их ведь тоже
пожалеть надо. А с Итиро ничего не случится. В деревне о нем позаботятся…
«Итиро все время говорит, что самое большое удовольствие для него — видеть радость на лицах
простых крестьян, — вспоминает Тияко. — Отец, видно, тоже был такой».
В последнее время Тияко почему-то часто вспоминает отца.
Топ-топ-топ! У входа кто-то стряхивает с себя снег. Стеклянная дверь со скрипом раздвигается.
— Добрый вечер! Ужасный снегопад! — слышится громкий голос соседки, жены парикмахера.
— Ах, как вы только и добрались! Такой снег!
Мама поспешно сбрасывает одеяло.
— Только что звонил ваш Дзиро, — говорит соседка. — Велел передать: его неожиданно
назначили дежурить ночью. Просил принести поесть да пару носок. Он ноги промочил…
— Ах, спасибо, простите нас! Мы вас всегда беспокоим…
— Что вы, что вы!.. И мы, бывает, вам надоедаем… — говорит соседка, поправляя шаль. — Завтра,
видно, придется сбрасывать снег с крыш.
— Извините нас, — повторяет мама. — Спокойной ночи!
Когда мать вернулась в комнату, Тосико уже ждала ее, держа вязальные спицы, как шпаги, готовые
к бою.
— Раз братьев нет, снег сброшу я. У меня завтра как раз выходной. Мы с Тияко всё и сделаем. Как,
Тияко, сбросишь снег с нижней крыши?
— Конечно, сброшу. Я и с большой-то не хуже тебя могу управиться.
«Вот какая Тосико, — думает Тияко. — На словах все маме перечит, но не успеешь оглянуться, она
тут как тут. А я еще и не сообразила, что делать. И получается, что я всегда отстаю от сестры».
Но сегодня есть дело и для Тияко.
— Мама, — говорит Тияко, — ты, наверно, собираешься нести еду брату? Давай лучше я отнесу.
Только бы мама согласилась! Тияко так любит снежным вечером идти по улице. Но мама не
разрешает выходить из дома без дела. Нет, никак нельзя упустить такой случай.
— Ну конечно, пойди ты, Тияко. Мне надо закончить свитер.
Сестра искоса взглянула на Тияко и улыбнулась. «Знаю я, что ты на улицу мечтаешь попасть», —
означала эта улыбка.
Тияко побежала надевать пальто. Но вдруг вспомнила: пальто ведь еще не высохло со вчерашнего
дня.
— Накинь какумаки, — сказала Тосико.
— Ну вот еще! Какумаки!
— А что тут такого? Вот в сегодняшней газете одна дама пишет, что наша северная шаль вполне
может быть прекрасным выходным туалетом. И фотография есть. Вот такая…
Тосико легко встала, небрежно накинула на плечи шаль, заколола воротник, расправила сборки,
расставила локти в стороны, одну ногу согнула в коленке и стала похожа на манекен в магазине.
— Ну и ну! Да разве можно что-нибудь нести, если шаль так накинута! — фыркнула Тияко.
— Ничего, Тияко, я закутаю тебя как надо.
И Тияко оказалась обернутой с ног до головы в мягкую шаль, которая так и дышала теплом.
— Как будто шаль сама по себе движется, — засмеялась мама, появившись в дверях с узелком, в
который завязана была еда и пара носок для Дзиро.
Натягивая сапожки, Тияко громко чихнула. Это из-за шали. Чем только она не пахнет!
Залежавшейся в сундуке шерстью, соломой, высушенной на солнце, маминым маслом из цветов
камелии, сестриным кремом, лаком ящиков, в которых мама носит сласти. И конечно, самими
сластями: приторный аромат бобов и муки, смешанной с рисовыми отсевками. Все эти теплые,
стойкие запахи нахлынули на Тияко, и она чихнула снова, потом еще и еще.
А вот и запах снега — холодный, свежий. Такой бывает, когда разломишь пополам позднее яблоко.
Закутанная в шаль, Тияко совсем не ощущает холода, словно она и не выходила из дома. Идет она
быстро. Под ногами похрустывает снег. Людей здесь прошло мало, и дорожка узенькая, в одну
ступню. Идешь, словно по бревну над пропастью, держась за веревку.
Занятая своими мыслями, Тияко и не заметила, как дорога кончилась и впереди показались огни
электрокомпании.
Она обошла здание вокруг и заглянула в дежурку. Дзиро в одиночестве сушил носки над печкой.
Тук-тук! Тук-тук! — постучала она по стеклу.
Брат испуганно поднял голову.
— Это я, Дзиро!
— Ах ты, Тияко! Ты что, не знаешь, где двери? Как маленькая…
Днем, когда здесь бывало много народа, Тияко не нравился этот железобетонный дом. Теперь же
ей было интересно идти по пустому зданию. И Тияко важно шагала посреди коридора.
— Спасибо, Тияко. Наверно, замерзла? Погрейся у печки.
— Что ты! Даже жарко было, когда шла… Ты кого-нибудь заменяешь сегодня?
— Нет, просто в такой снегопад нужен дежурный.
Пронзительно зазвенел телефон. Брат, не вставая, поднес трубку к уху.
— Да, да… Понятно. Объект? Столб двадцать пять. Слушаюсь. Выхожу.
Неужели это ее брат? Тот самый Дзиро, с которым она так часто ссорится? Совсем другой человек!
Говорит строгим голосом, такой уверенный, серьезный…
И Тияко снова подумала об отце. Хорошо было бы, если бы сейчас здесь был не брат, а отец. И она
принесла бы ему еду в узелке…
— Что это ты так уставилась на меня, Тияко?
Тияко смутилась.
Она вскочила:
— Что там, провод оборвался? Ну, я пойду!
— Иди, иди… Да, гляди, осторожно!
— И ты! Со столба не упади.
— Я не маленький!
Тияко закуталась в шаль и вышла на улицу.
Небо было высоким и сияющим. Может быть, оттого, что над снежными облаками взошла луна?
Деревья, столбы, перила моста, покрытые шапками снега, казались большими куклами.
Шагая по узенькой тропинке, освещенной светом далекого фонаря на столбе, Тияко чувствовала
себя так, словно совершила что-то очень важное. Она даже запела потихоньку, расправив плечи под
шалью.
Зажглись фонари. И тотчас же затих ветер, словно ждал этой минуты. Тияко прибавила шагу,
спускаясь по длинной лестнице. В это мгновение она почти наткнулась на чью-то спину.
— Ах, извините! — проговорила Тияко.
И… замерла от изумления. Перед ней была красная шаль. Тияко растерянно взглянула на свою
шаль и опять на шаль человека, стоящего перед ней. Точно такого же цвета, как у нее! Может быть, с
глазами что-то неладно? Или это сверкающий снег делает похожими разные цвета. Но тут красная
шаль оглянулась, и Тияко сразу поняла, что она тоже удивилась.
Это была очень старенькая старушка. Тияко даже стало как-то не по себе, когда она увидела такую
дряхлую старушку в красной шали. Тияко слегка поклонилась и хотела пройти мимо, но старушка
остановила ее.
— Ах, ах, деточка! И ты в такой же шали, как я… — проговорила старушка.
Услышав ее мягкий, приятный говорок, Тияко успокоилась: обыкновенная старушка и совсем не
страшная.
— Подожди-ка! Не торопись, — продолжала старушка. — Здесь на лестнице очень скользко. Как
бы не упасть. Поболтай со мной…
— Хорошо, бабушка, — согласилась Тияко.
— Ну, вот и ладно. Я, деточка, видела когда-то, когда еще молода была, да, видела девушку одну в
такой же красной шали. — Старушка ткнула пальцем в свою шаль. — Совсем незнакомая мне
девушка. Белолицая, красивая. И так ей эта шаль была к лицу, так к лицу! И сейчас еще она у меня
перед глазами стоит… И захотелось мне тоже такую же красную шаль поносить. Долго я ее по лавкам
искала, а все-таки нашла. Купила, надела, да показалась она мне очень уж яркой. Ну ладно, думаю,
вот уж как-нибудь надену. Вот уж как-нибудь… Откладывала, откладывала, да до седых волос и
дожила. И такая я уже старая стала да слабая, что в этом мире мне и делать-то, поди, уж нечего. А
подумать только, все так и хочется надеть мне эту шаль. Днем-то совестно, так я по вечерам
надеваю… Вот чудная старушка, думаешь. Верно?
— Что вы, бабушка! В Европе, например, так там и старенькие носят яркие платья. И вы, бабушка,
смело надевайте эту шаль, и не только вечером, а и днем. Такой славной старушке, как вы, она очень
даже к лицу.
«А не была ли та молодая девушка в красной шали, которую встретила эта старушка в молодости,
моей бабушкой?» — подумала Тияко.
Старушка же, словно не расслышав, что ей сказала Тияко, продолжала:
— Ты еще маленькая, деточка, и, наверное, не знаешь песню про шаль?
— Нет, бабушка, не знаю. Это что, народная песня?
— Нет, это песня, которую поет шаль. Шаль сама песню поет.
Разве может быть такое? Что это старушка говорит?..
Но, как ни странно, Тияко слушает ее и почему-то верит ее словам, как доброй волшебной сказке.
— Что же это за песня? — едва слышно шепчет Тияко.
— Слушай, слушай! — шепчет старушка и поднимает указательный палец.
Тияко прислушивается, но ничего не слышит. Закрывает глаза — опять ничего. Но вдруг… Да,
Тияко слышит, слышит… Она открывает глаза.
Старушка стоит согнувшись, бахрома на ее шали чуть колышется. Ну конечно, это старушка поет!
Вот странная старушка! Обманывает, как маленькую. Но чем больше Тияко слушает песню, тем
больше она увлекает девочку, не все ли равно, кто поет песню!
Ах, Этиго, ах, Этиго!
Как много снега в Этиго!
Мне подарила мама шаль,
Мне подарила шаль.
Ах, Этиго, ах, Этиго!
Проснешься утром — снег идет,
И спать ложишься — снег идет…
Ах, что за Этиго!
Ах, Этиго, ах, Этиго!
Придет весна, растает снег,
Я спрячу шаль…
Тияко вспомнила: она слышала эту песню, когда была еще маленькой и сидела под шалью за спиной
у матери. И повеяло от этой песни чем-то родным и грустным.
Тияко задумалась. Когда она очнулась, старушки рядом уже не было. Красная шаль маячила где-то
внизу.
Скоро Тияко была дома. Стряхнула снег с шали, раздвинула дверь, и сразу бросились в глаза
большие сапоги с широкими голенищами.
— Итиро!
— Здравствуй, здравствуй, путешественница! Молодец!
Старший брат сидел у очага. Тияко уже три месяца не видела его и оттого немножко растерялась.
Она слегка поклонилась ему.
— Ну как, закончил работу? — спросила она.
— Да.
— Значит, и ты молодец.
С этими словами Тияко расстелила шаль и принялась вытирать ее сухим полотенцем. И тут снова
услышала песню. Но это была уже другая песня. Тияко прислушалась.
Умер отец
И оставил, оставил…
Что он оставил, что он оставил
Детям и внукам своим?
A-а… Это брат и сестра поют любимую песню Итиро.
Песню оставил,
Песню оставил
Гордую песню,
Звонкую песню…
Смелую песню труда!
«Хорошо бы эту песню старушке той спеть! — подумала Тияко. — Вот, мол, бабушка, раньше
оставляли в наследство шаль, а теперь… теперь оставляют песню!»
И Тияко с силой провела полотенцем по шали.
И вспыхнула шаль, словно яркое алое пламя, сразу осветив и согрев всю кухню.
