Нет, не может интеллигент полюбить правителя — хоть ты его режь!
Российский интеллигент — тем более.
Разве что великий Пушкин в зрелые годы сумел с сочувствием вглядеться в судьбу Бориса Годунова, восхититься Петром Первым, даже найти слова одобрения для Николая Первого: «он честно, бодро правит нами». Но друзьям его молодости, которые потом вышли на Сенатскую площадь в Петербурге, больше нравились его юношеские строчки про Александра Первого: «кочующий деспот», «плешивый щеголь», «враг труда».
После великих реформ 1861 года любые представители государственной власти становятся объектом охоты для террористов всех мастей, от народовольцев до эсеров. В одном из своих писем властитель дум российской интеллигенции, Лев Толстой, дал огульное оправдание этой ненависти: «Все французские Людовики и Наполеоны, все наши Екатерины Вторые и Николаи Первые, все Фридрихи, Генрихи и Елизаветы, немецкие и английские, несмотря на все старания хвалителей, не могут в наше время внушать ничего, кроме отвращения. Теперешние же властители, учредители всякого рода насилий и убийств, уже до такой степени стоят ниже нравственных требований большинства, что на них нельзя даже и негодовать. Они только гадки и жалки»1.
Живя в Советском Союзе, я точно знал, что мои политические взгляды следует скрывать от властей предержащих и от людей посторонних. Какой парадокс! На Западе я дожил до того, что должен скрывать их от людей дорогих мне и близких по духу, по вкусам, по жизненной судьбе, если не хочу утратить их доброе ко мне расположение. Ибо после многих лет бесплодных споров мне стало ясно, что разделяют нас не взгляды, а сам способ политического мышления. Мы по-разному видим модель государственной постройки — в этом все дело.
Добропорядочный интеллигент полагает главными достоинствами человека ум, талант, справедливость, образованность, честность, прозорливость, в какой-то мере — доброту и отзывчивость. Все эти качества он хотел бы видеть в правителях, в носителях верховной власти. Когда он обнаруживает, что по этой — священной для него — шкале правители стоят весьма невысоко, он испытывает возмущение, желание сместить их, поставить на их место более достойных. Такая схема взглядов для него абсолютно аксиоматична, ее разделяют с ним сотни его знакомых и почитаемые им мыслители и литераторы, отступление от нее представляется моральным и интеллектуальным падением, карается остракизмом, изгнанием из интеллигентского сословия.
Я тоже ценю вышеперечисленные свойства, но я не могу закрыть глаза на то, что они всегда будут достоянием меньшинства. Люди неизбежно отличаются друг от друга по мере обладания ими. Кто-то неизбежно будет умнее, талантливее, прозорливее, энергичнее. Хорошо, если в социальной пирамиде государства более одаренные занимают верхние слои. Но они не должны ждать — и тем более требовать, — чтобы верховная власть всегда брала их сторону в их вечном и неизбежном противоборстве с управляемыми. Еще Томас Гоббс в середине XVII века открыл и объяснил нам, что верховная власть — будь то монарх, сейм, синьория, директория, сенат, хунта или парламент — выполняет роль арбитра между различными враждующими группами населения. Противоборство и вражда могут вырастать из религиозных различий, этнических, классово-экономических. Но самое сильное и неизменное противостояние будет между дальновидным активным меньшинством и близоруким инертным большинством.
Это можно сравнить с тем, что происходит в человеческом теле. Голова, оснащенная глазами, ушами, бесценным инструментом разумного сознания вглядывается в сумрак грядущего, строит блистательные планы достижения новых уровней благополучия и безопасности, требует, чтобы туловище, руки и ноги немедленно взялись за работу в указанном направлении. Но воля человека (аналог правителя в государстве) должна соизмерять эти прожекты с реальными пределами, поставленными остальному телу голодом, болью, жаждой, страхами, усталостью. Голова возмущается, часто требует от тела невозможного, выносит воле обвинительно-презрительные вердикты и часто погружает человека в глубокую депрессию, доводящую до пьянства, наркомании, а то и до самоубийства. В политическом существовании государства аналогом всего этого является разрушительный бунт.
В любом человеческом обществе существует расслоение, связанное с врожденным неравенством, которое я в своих других писаниях охарактеризовал терминами «высоковольтные» и «низковольтные». Между этими слоями будет неизбежно возникать противоборство, непонимание, напряжение. Роль и задача верховной власти состоит не в том, чтобы быть умнее, талантливее, честнее, «высоковольтнее» всех остальных, а в том, чтобы быть арбитром между этими вечно противостоящими друг другу слоями, чтобы не дать их скрытой вражде выплескиваться наружу, доходить до кровопролитий. Чтобы расслышать глухой гул, идущий из гущи низковольтных, чтобы понимать их страсти, правитель должен располагаться ближе к ним на шкале прозорливости, то есть быть ниже среднего уровня высоковольтных.
Конечно, в реальном историческом процессе верховная власть может склоняться то на одну, то на другую сторону. Если перекос происходит в сторону низковольтных, на поверхность всплывают Иван Грозный, Робеспьер, Сталин, Мао Цзэдун, Кастро. Если перекос происходит в обратную сторону, в стране может возникнуть разделение на касты, крепостное право, рабовладение.
В роли арбитра правитель всегда должен перед высоковольтными отстаивать интересы и страсти низковольтных и, наоборот, перед низковольтными — страсти и устремления высоковольтных. В Древнем Египте дальновидные чиновники и жрецы должны были заставлять низковольтное большинство феллахов напряженно и сверх меры трудиться, чтобы заполнить житницы не только на текущий год, но и в запас, на случай неурожайных лет. А как бы они могли этого достигнуть, если бы власть арбитра-фараона не была окружена божественным ореолом? Точно так же должна была обожествляться власть королей и императоров, чтобы вечно тлеющая рознь между высоковольтными и низковольтными, между разными народностями, между богатыми и бедными не взорвала государство изнутри.
Главная проблема состоит в том, что высоковольтный интеллигент не в силах вглядеться в ситуацию и чувства низковольтного. Он не понимает, что торжество его шкалы — ум, талант, дальновидность — оставляет неумное, неталантливое, близорукое большинство с сознанием безнадежной второсортности. Человек готов терпеть бедность, недоедание, холод, но сознание неравенства с другими всегда чревато для него мучением. В государстве всегда должны быть управляющие и управляемые, и всегда в сердце управляемого будет гноиться вопрос: «Почему он наверху, а я внизу?» Ответ на этот вопрос не может лежать в рациональной сфере. Только священное право королей, фараонов, императоров, или божественная власть пап, халифов, синедриона, или освященный веками порядок разбивки на четыре основные касты-сословия (Древний Рим, Индия, средневековая Европа), или обожествленный диктатор, фюрер, дуче могут предохранять общественную пирамиду от обрушения.
Сегодняшнему интеллигенту кажется, что решение проблемы найдено в политической конструкции, именуемой демократическая республика. Эта конструкция действительно создает иллюзию, будто врожденное неравенство преодолено, будто, приложив достаточные усилия, каждый может подняться в верхние слои общественной пирамиды. Жесткая иерархическая лестница управления заменена чехардой смены правителей, и человек даже в самом нижнем слое общества может иметь свою долю самоуважения, когда видит, что правители заискивают перед ним, ищут его поддержки, борются за голоса избирателей.
Но и в этой подвижной конструкции высоковольтный интеллигент никогда не будет доволен избранными правителями. Он никогда не признает, что у низковольтных есть своя шкала и что они могут выбрать кого-то, кто им больше по вкусу. Сегодня русские интеллигенты выходят на демонстрации против Путина, но американские с не меньшей страстью протестовали против Рейгана и Буша, английские — против Маргарет Тэтчер, итальянские — против Берлускони, французские — против Ширака и Саркози, израильские — против Рабина и Нетаньяху.
Недавно один знакомый американский профессор объяснил мне, что он выбрал в качестве объектов ненависти «рабовладельцев» Вашингтона и Джефферсона и что ему тяжело жить в стране, где стоят памятники Аврааму Линкольну, «погубившему больше американцев, чем Гитлер». При этом протестующие интеллигенты, как правило, убеждены, что победившие на выборах сумели каким-то образом обмануть большинство. Признать, что большинство каким-то образом может быть против него, против высоколобого умника, против его ценностей, против его священной шкалы, для высоковольтного необычайно трудно.
Сейчас в России многие со страхом замечают феномен так называемой «сталинизации». Политические комментаторы ищут, «кому это выгодно, кто подспудно толкает» страну в сторону возрождения страшного режима. Для них было бы невозможно допустить, что в народной массе ностальгия по сильной руке, по порядку, по тотальной уравниловке всех в одинаковом подобострастном подчинении живет и накапливается без всякого внешнего подзуживания. Умники политологи не хотят видеть, что дорогая им шкала моральных и интеллектуальных ценностей для народной массы не может быть привлекательной, ибо обрекает ее — массу — на безысходное прозябание внизу.
Во Франции XIX века вскоре после свержения Наполеона бурно возродился бонапартизм, в России XXI века отказывается умирать сталинизм, в Китае — маоизм, в мусульманском мире — фундаментализм. Интеллигент, вознесенный богатством своего ума, таланта, знаний, моральной чуткости над средним уровнем, не понимает, как может возненавидеть его всем этим обделенный низковольтный. СРАВНЯТЬ! КТО БЫЛ НИЧЕМ, ТОТ СТАНЕТ ВСЕМ! — вот главная, самая сильная политическая страсть низковольтного.
Только горстка русских интеллигентов, собравшаяся в сборнике «Вехи» в начале XX века, была способна осознать, что они «должны были быть благодарны царской власти за то, что она своими штыками и нагайками охраняла их от ярости народной». Когда монархия пала, на ее место, еще до большевиков, на свободных выборах в Учредительное собрание победила террористическая партия эсеров (чем не ХАМАС в Газе?). Если бы сегодня раздался «веховский» голос в России, я бы хотел присоединиться к нему. Потому что страшно боюсь, что этот «благородный» азарт в свержении «партии воров» расшатает неустойчивую конструкцию незрелой российской демократии и она рухнет в очередную кровавую смуту, как рушатся на наших глазах Ливия, Сирия, Ирак, на очереди Пакистан, Афганистан, Турция, а дальше многомиллионный пылающий вулкан под названием Африка.
В истории можно найти множество смут, произведенных бунтами снизу. Но и смут, произведенных верхними слоями, не так уж мало. В Российской империи это были декабристы, во Франции XVII века — фрондеры, в Византии VIII века — иконоборцы. Вглядываясь в кровавые разборки минувших веков, мы хотим найти у Истории ответ на наш вечный вопрос: «А кто был прав?» Увы, ответа на этот вопрос нет и быть не может. Ибо когда противоборство выплескивается на поля сражений, на первое место выходит вопрос: «Кто победит? Чей порыв сильнее? Разрушителей или охранителей?»
Одно ясно: учиться у истории — удел и обязанность высоковольтных. На низковольтных исторический опыт, политические науки никакого влияния иметь не могут. Масса живет своими загадочными страстями, своими смутными чаяниями и верованиями. И я смею утверждать, что хороший правитель, по крайней мере, должен понимать, что необходимо вслушиваться и пытаться расшифровывать этот гул. Интеллигент же в своем высокомерии воображает, что дай ему доступ к средствам массовой информации, он сумеет — сможет — навязать массе свою шкалу умного-честного-талантливого-образованного, которая прочно вознесет его над темной обывательской массой во всех сферах жизни.
Моих интеллигентных друзей мне часто хочется уподобить архитекторам, которые явились бы из века XX в век XV и стали уговаривать тогдашних строителей деревянных домов: «Прорубите больше окон! Как можно жить в такой темноте! Чем больше света в доме, тем лучше — разве это не ясно! Можно вообще делать стены из стекла». — «Но у нас есть только бревна и кирпичи, — отвечали бы тогдашние. — При таком количестве окон деревянная или кирпичная стена развалится».
Строительный материал государственной постройки — люди, а уровень их политической и моральной зрелости — это известь, связывающая воедино социальную постройку. Чтобы перейти от силового управления государством к правовому, нужно иметь достаточное количество людей с высоким правосознанием. То, что можно выстроить из скандинавов, британцев, французов, швейцарцев, канадцев, с трудом получается из греков, турок, испанцев, ирландцев, а попытки строить демократию из гаитян, афганцев, сомалийцев, кубинцев не могли обернуться ничем иным, кроме тирании или хаоса. Ждать, что россияне, прожившее весь XX век под гнетом самого свирепого деспотизма, могут сравняться с политически зрелыми народами, — недопустимая и непростительная наивность.
Конечно, презирать и ненавидеть правителей — занятие увлекательное, гарантированно возносящее тебя на высокие ступени в глазах окружающих и твоих собственных. Просто жалко отказывать в нем своим высоколобым друзьям. Но все же мне хотелось бы напомнить им несколько исторических реалий. Парижане, ликовавшие летом 1789 года по поводу падения Бастилии, еще не знали имен Робеспьера, Дантона, Марата. И русские интеллигенты, нацеплявшие красные банты в феврале 1917-го, не слыхали имен Ленина, Троцкого, Сталина, Дзержинского. И немецкие, свергавшие кайзера в ноябре 1918-го, не предвидели, что вскоре им придется выбирать между Рэмом, Тельманом и Гитлером. И вы, мои дорогие бунтари, еще не знаете имен тех, кто воцарится в Кремле, если Богородица исполнит молитву пяти веселых рок-шансонеток, устроивших непристойный пляс в храме Христа Спасителя.
