Бернар Вербер Ход королевой 2022 год

[djjaz63]

12
Моника тоже смотрит новости 1972 года.
Как и Николь, она стремится понять мир, но не как макрокосм, а как микрокосмос. Ей интересно
не стадо, а отдельные люди, как раз те, кто покинул стадо, чтобы совершить необычайные поступки.
Она записывает:
Февраль: исторический визит в Китай президента Ричарда Никсона для встречи с председателем
Мао Цзэдуном.
Март: запуск станции «Пионер-10» к Юпитеру.
Май: Генри Киссинджер добивается на встрече на высшем уровне в Москве всеобъемлющего
соглашения о выводе израильских войск с Синайского полуострова и о реализации в регионе проекта
мирного плана.
Октябрь: Донелла и Деннис Медоуз публикуют «Пределы роста» – доклад об опасностях
бесконечного экономического и демографического роста в конечном мире. Этот доклад, заказанный
Римским клубом, – предостережение миру об опасности разрушения планеты человечеством, не
способным контролировать численность населения и его потребление.
Декабрь: исчезновение чемпиона мира по шахматам Бобби Фишера.
Моника выключает телевизор.
Вот, значит, как изменяется мир. Бобби Фишер не хочет, чтобы его считали королем. А я еще не
королева, но знаю, что когда-нибудь смогу действовать и влиять на происходящее на моей планете.
Просто потому, что осознала, что отдельный человек способен изменять то, что его окружает.
Ему достаточно осознать, что это возможно.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: «белая смерть»
Один против всех.
23 августа 1939 г. Иосиф Сталин и Адольф Гитлер, которых французы и англичане считали
непримиримыми врагами, подписали в Москве германо-советский пакт. Он развязал обоим
диктаторам руки, и они не замедлили этим воспользоваться.
Гитлер 1 сентября 1939 г. вторгся в Польшу.
Сталин, недолго думая, уже 30 ноября вторгся в Финляндию. Началась «зимняя война».
Соотношение сил равнялось 1 к 4 по количеству солдат и 1 к 100 по танкам и по авиации. Но Красная
армия терпела поражение за поражением от маленькой, зато хорошо подготовленной и
мотивированной финской армии, защищавшей свою землю.
В этой войне особенно отличился снайпер Симо Хяюхя. Он в одиночку переходил линию фронта и
благодаря своему маленькому росту (1,52 м) действовал чрезвычайно скрытно.
Ради того, чтобы поразить свои цели, Симо Хяюхя был способен часами лежать под 10-
сантиметровым слоем снега при 40-градусном морозе. Он не прибегал к оптическому прицелу, чтобы
не выдавать себя отражением солнца от оптики. Он набивал в рот снег, чтобы не выдыхать пар и не
выдавать этим свое расположение. Русские прозвали финского снайпера «белой смертью».
За три месяца Симо Хяюхя поразил 542 вражеских солдата меткими выстрелами с большого
расстояния из винтовки Мосина М-28. К этому списку надо добавить еще 198 человек, которых он
застрелил из пистолета-пулемета Суоми КР31.
Офицеры Красной армии делали все, чтобы его поймать. Они использовали против него своих
снайперов, обстреливали, не жалея снарядов, места, где он, как они подозревали, находился, но этого
сверхспособного меткого стрелка ничто не брало.
В 1940 г. его наконец догнала пуля; раненного в челюсть снайпера подобрали солдаты, решившие,
что ему «отстрелили полголовы». Тем не менее его спасли и выходили. Правда, у финнов не хватило
солдат, чтобы сдержать наступление России, после 105 дней боев им пришлось уступить и сдаться.
Симо Хяюхя много лет лечился после страшного ранения. Он выжил и впоследствии выступал с
докладами, в которых объяснял свой талант тем простым фактом, что всегда старался «достигать
максимума.
Он стал вдохновителем олимпийской дисциплины «биатлон» – сочетания бега на лыжах и
стрельбы из карабина.
Симо Хяюхя считается лучшим снайпером всех времен.
Эдмонд Уэллс.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания

[djjaz63]

Часть 3. Две студентки-бунтарки
1
– Вначале была одна-единственная клетка, как же ей должно было быть одиноко!
Январь 1978 года. Николь О’Коннор теперь 18 лет, она студентка факультета социологии, слушает
лекции в большой аудитории университета Сиднея.
Профессор нарочито отчетливо произносит каждое слово, чтобы быть уверенным в том, что за его
мыслью следят все четыреста слушателей. За его спиной большой экран, на него выведен диапозитив
с чем-то зеленоватым, прозрачным, видна темная сердцевина.
– Затем клетки стали группироваться и образовывать организмы, которые мы называем
«многоклеточными». Тогда же наметилась специализация. На этой стадии эволюции формировались
такие, например, системы, как дыхательная, нервная, пищеварительная. В дальнейшем стали
развиваться новые, еще более эффективные приспособления: приемники света – глаза, приемники
питательных веществ – рот с зубами, плавники для ускоренного перемещения, позволяющего
находить пищу и не превращаться в таковую для других.
Следующий диапозитив.
– Клетки, функционирующие сообща, открывают новые жизненные перспективы. Начинают
появляться существа со все более многочисленными специализированными клетками. Так
формируются все более и более совершенные, но при этом все более крупные организмы.
На экране диапозитивы с рыбами, потом с рептилиями, с динозаврами.
– Но взаимодействие множества клеток, создающее существо с новыми возможностями, – это всего
лишь один этап из многих. В дальнейшем стало происходить соединение множества организмов,
образование сообществ с удесятеренными перспективами.
Теперь на экране стая приматов.
– Первоначально наши далекие предки жили в страхе: им угрожали хищники, стихия, голод,
холод, всевозможные враги. Спасением служила семья, коллективная оборона, коллективное бегство,
коллективная охота. То было совместное выживание.
Появляется рисунок на стене доисторической пещеры, изображение группы из двух десятков
человек, охотящихся на газелей с луками и копьями.
– Со временем каким-то двум семьям пришла мысль объединиться. Так появилось небольшое
племя. За ними последовали другие. Племена эти, все более многочисленные, накапливали силы и
преодолевали свой страх. Это чувство безопасности привлекало все больше людей и позволяло
увеличивать рождаемость. Люди дольше жили, потому что лучше ели. Ели они лучше, потому что
вместе легче охотиться на крупную дичь и успешно защищаться от хищников. Болезни, связанные с
близкородственным скрещиванием, отступали благодаря одному тому, что все больше людей жили
вместе, так формировалась благоприятная закономерность. И так создалось… общество.
На экране диапозитив с сотней доисторических людей, теперь уже сгрудившихся вокруг костра.
– Тогда как одиночкам приходилось довольствоваться падалью, люди, жившие группами, питались
свежим мясом, отчего их дети становились больше, сильнее, здоровее. Логика требовала, чтобы
племена росли, так и происходило. Внутри племен нарастала специализация. В маленькой семье
каждый должен уметь делать более-менее все, тем временем в большом племени (совсем как в
многоклеточном организме) появлялись особо одаренные лучники, метатели копья, охотники. И это
еще не все. В племени возникали возможности уделять больше времени разным второстепенным,
необязательным видам деятельности. Выдвигались способные наставники детей, лучшие дубильщики
шкур, лучшие прядильщики, лучшие повара. Начиная с определенной численности общества,
вырисовывались еще менее насущные для непосредственного выживания занятия, такие как религия,
медицина, искусство. Так родились живопись, музыка, ремесла, изготовление более эстетичной
одежды, ткачество, сбор лекарственных трав, шаманство, храмы, священнослужители.
На экране некая церемония с тотемами.
– У человека появлялось все больше времени для отдыха и раздумий, и в один прекрасный день
возникла идея: перестать беспрерывно кочевать.
Новый диапозитив – деревня, бревенчатые хижины.
– Кочевые племена становились оседлыми. Развивались скотоводство и земледелие. Поймите,
групповое житье служило нашим предкам неисчерпаемым источником возможностей. Выбиравший
одиночество обрекал себя на гибель. Последние охотники-собиратели, не желавшие переселяться в
деревню, испытывали лишения, их недокормленные дети были слабее и не доживали до зрелого
возраста.
Профессор делает паузу, разглядывая свою аудиторию.
– В дальнейшем это явление только набирало силу: крупных сообществ становилось все больше, у
них было все больше пищи, все больше безопасности, росла продолжительность жизни, одновременно
в них набирала влияние религия, развивались науки и искусства.
– И было все больше войн! – подает голос какой-то студент.
– Совершенно верно. А войны побуждали людей образовывать все более разветвленные
сообщества. Они способствовали дальнейшему прогрессу науки и влиянию религий. Те, кто был хуже
вооружен, подвергались нападениям тех, кто мог вывести на поле боя больше воинов.
Профессор улыбается студентам.
– Своей нынешней жизнью вы обязаны выбору ваших далеких предков: они предпочли одиночеству
жизнь в группе. В одиночку человек слаб. В толпе он стал непобедимым, стал творцом, не ведающим
преград. И так дозрел до наивысшего занятия, вроде бы лишнего с точки зрения питания, обороны,
здоровья, – изучения социологии в университете!
Студенты дружно смеются. Некоторые вскакивают и хлопают в ладоши. Один из студентов
придвигается к Николь и шепчет ей на ухо:
– Привет, Николь. Ты все еще хочешь побывать на празднике аборигенов?
Она узнает этого студента, его зовут Тжампитжинпа, он сам абориген из племени Янмаджерис,
они уже обменивались распечатками лекций.
– Конечно!
– Сегодня вечером будет Янда.
– Что это такое?
– Традиционный праздник поминовения душ наших предков. Обычно на него не допускаются те,
кто не принадлежит к нашему племени, но я попросил отца сделать для тебя исключение, и он
согласился.
– Твой отец – влиятельный человек?
– Мой отец – Владыка Снов, – гордо отвечает он.
– В каком смысле? Он колдун?
– Скорее шаман. Начало в девять вечера, это в нескольких километрах отсюда. Я дам тебе точный
адрес, но ты должна обещать хранить тайну.

[djjaz63]

2
Прошло шесть лет после попытки Моники Макинтайр задушить в Рейкьявике свою соперницу по
шахматам. Этот случай не оставил у нее ни малейшего чувства вины, просто убедил, что ей лучше
сторониться других.
Более того, она приняла решение жить отдельно от матери и поселилась в комнатке под самой
крышей в студенческом квартале Нью-Йорка. Там нет ни лифта, ни соседей.
Она называет это своей «отшельнической пещерой».
Там она накапливает, совсем как белка орехи, учебники, энциклопедии, словари. Стопки книг
служат ей столом, стулом, даже лежанкой.
Моника Макинтайр учится самостоятельно и быстро усваивает знания.
Она читает газету. Ее внимание привлекает жирно набранная фраза в начале короткого
объявления: «Все человеческие несчастья имеют один корень: неумение спокойно оставаться у себя в
комнате». Это один из афоризмов французского философа Блеза Паскаля. Моника знает, что у
Паскаля были все основания провозгласить эту истину, ибо он был, как и она… антропофобом.
Удивлена она тем, что эта цитата использована в объявлении. Приходится прочесть продолжение:
«Почему бы вам не отдохнуть в центре медитации «Внутренний свет»?
То, что это объявление привлекло мое внимание, – знак, которым нельзя пренебречь.
Она переписывает адрес, это где-то к западу от Центрального парка, она говорит себе, что сможет
прийти туда пешком. Преимущество свободы и одиночества – возможность поступать по наитию, ни
перед кем не отчитываясь. Ни родни, ни связей, ни ответственности, ни обязательств!
Придя по адресу, она видит типичное старое здание Нью-Йорка, сохранившееся с начала века.
Судя по надписи на почтовом ящике, она попала туда, куда хотела.
Моника нажимает на кнопку звонка и слышит удар гонга. Дверь открывает молодая черноволосая
женщина с бронзовой кожей, с красным кружком посредине лба, в желто-охряном сари.
– Я хотела узнать, занимаются ли у вас медитацией, – начинает разговор Моника.
Женщина меряет ее взглядом.
– Почему это вас интересует?
– Я бываю рассеянной, что-нибудь вечно меня отвлекает, хочется научиться сосредоточенности. Я
готова провести у вас несколько дней.
Женщина в сари приводит ее в странный отель в индийском стиле. У входа высится гигантский,
выше двух метров роста, Будда. Он сидит в бесстрастной позе лотоса и, кажется, насмехается над
новичками. Зажженные палочки благовоний распространяют сильный запах сандалового дерева, на
разноцветных фресках изображены танцующие или медитирующие индуистские божества. Моника
узнает Ганешу со слоновьей головой и многорукого Шиву.
– Должна вас предупредить, здесь нет ни телефона, ни радио, ни телевизора. Увидите, к этому
легко привыкнуть. Гораздо труднее поститься. Ресторана здесь, конечно, нет, но мы помогаем
преодолеть эту трудность при помощи бульонов. Мы берем пятьдесят долларов в сутки. Обычно у нас
проводят два дня, выходные.
– А если я захочу пробыть дольше?
– Я бы посоветовала сначала попробовать, прежде чем подписываться на более длительный срок.
Даже два дня занятий йогой на пустой желудок не всякому по плечу.
– Сколько у вас сейчас постояльцев?
– Вместе с вами – семь. Я удивлюсь, если все протянут больше одних суток.
Она ждет, что эти предостережения меня охладят. Она принимает меня за обычную западную
девушку.
– Когда можно начать?
– Сейчас как раз утро субботы, можно прямо сейчас, если захотите.
– Прекрасно.
– У вас есть вещи?
Предвидя этот вопрос, Моника собрала маленький рюкзак: туалетные принадлежности, две пары
трусиков, две футболки.
Индианка открывает тетрадь и просит новенькую записать свое имя, фамилию, номер кредитной
карты.
– Вы уверены, что выдержите изоляцию, полное отсутствие развлечений и привычного питания?
Индианка в желто-охряном сари выходит из-за стойки и манит Монику за собой.
– Меня зовут Шанти. Пойдем.
Они поднимаются по лестнице, перед ними коридор с двадцатью одинаковыми
пронумерованными дверями. Индианка открывает одну, Моника видит комнатушку площадью пять
квадратных метров с натертым паркетным полом. Прямо на полу лежит тонкий матрас, под окном
стоит толстая свеча. Ни стола, ни стула, ни дивана. Единственное украшение – мандала, большой
красочный круг, похожий на лабиринт, полный демонов и цветов.
– Я предупреждала, у нас все попросту, – напоминает Шанти.
– Вот и славно, – откликается Моника.
– Можешь привести себя в порядок. Ближайшее занятие раджа-йогой через час.
Моника приходит раньше времени и занимается вместе с шестью другими постояльцами. Чтобы
принимать требуемые позы, приходится изгибаться, испытывая боль, но парадокс в том, что чем это
больнее, тем больше ей нравится занятие. У нее ощущение, что она испробует пределы, которых
способна достичь.
Потом сама Шанти проводит занятие по медитации; кажется, она здесь единственная сотрудница.
Она предлагает учащимся сесть по-турецки, подложив под бедра подушки, закрыть глаза, замедлить
дыхание и перестать шевелиться.
Поза неудобная, но Монике нравится преодолевать себя.
Вечером она засыпает на своем жестком ложе с чувством, что попала в правильное место.
Должно быть, в прошлой жизни я была монахиней. Я еще больше ценю покой, когда знаю, что за
стеной Нью-Йорк, где кишат взвинченные, торопящиеся люди.
То, как я соотношусь с временем и со своим телом, претерпевает перемену.

[djjaz63]

3
Гудят диджериду – длинные деревянные духовые инструменты аборигенов. Участники празднества
танцуют под низкие звуки этих труб, от которых у всех вибрирует грудная клетка.
Праздник проходит при свете большого костра посредине поляны.
Николь в восторге, ей нравится находиться среди столь непохожих на нее людей.
Тжампитжинпа объясняет ей происхождение этой традиции:
– Как я говорил, священная церемония Янда – это праздник Времени Сна. В песнях рассказывается
история мира от самых истоков.
– Какова же ваша версия сотворения мира?
– Сначала не было ничего, ни растений, ни воды, ни жары. Но под землей спал огромный
радужный змей. И вот он просыпается, видит, что он совсем один посреди этого пустого мира, и
сильно огорчается. Он прибегает к волшебству и вызывает дождь. Дождевая вода наполняет борозды в
земле, проделанные радужным змеем, так возникают речушки, реки и моря. Время от времени
радужный змей зарывался мордой в землю и вздымал ее, создавая холмы и горы. Там начинали расти
леса. Потом радужный змей вернулся под землю и выгнал оттуда зверей: динго, кенгуру, лягушек. На
втором этапе появились насекомые, муравьи, жуки, скорпионы. Наконец, настала очередь людей.
Радужный змей привел их к берегу моря и научил уважению ко всем живым существам и заботе о
земле. Прежде чем снова уползти под землю и уснуть, радужный змей напомнил людям, что они не
хозяева, а всего лишь хранители природы. В конце он предостерег людей, что если они злоупотребят
своей властью во вред земле из эгоизма или жадности, то он снова вылезет наружу, все уничтожит и
создаст новый мир, где людям не будет места.
Николь очень нравится этот рассказ. Теперь она смотрит на Тжампитжинпу с более глубокой
симпатией.
Аборигены пляшут вокруг большого костра под дробь множества барабанов и прочих ударных
инструментов.
Тжампитжинпа показывает жестами, что ей следует раздеться. Она снимает блузку, но не
бюстгальтер. Он показывает, что надо снять и его. Она колеблется, но потом соглашается оголиться
до пояса.
Молодой человек наносит на ее тело липкие полосы и клеит на них сотни белых перышек, после
чего предлагает ей присоединиться к танцующим женщинам. Они, как и она, до пояса голые, с
полосками из белых перышек на теле.
Ритм, отбиваемый ладонями по натянутой коже барабанов, ускоряется. Пожилые женщины
колотят деревянными палочками, издавая сухие звуки.
Николь все сильнее возбуждается от этого представления. Кто-то запевает, она не понимает ни
слова, но вместе с остальными повторяет слова, чувствуя сильный душевный подъем.
Я чувствую, что у всех этих людей сильная связь друг с другом, с животными, с деревьями вокруг
нас.
Мне подходит эта духовность. Это то, чего мне недоставало.
Ритм тамтамов продолжает ускоряться. Николь пускается в пляс так же самозабвенно, как другие
женщины.
Неподалеку отбивают ногами ритм мужчины в высоких красно-белых головных уборах и в черных
набедренных повязках.
Тжампитжинпа подходит к Николь и протягивает ей сосуд с коричневатой массой. Он показывает
жестом, что надо это съесть, она сначала отшатывается, но потом берет себя в руки и пробует
незнакомое кушанье.
Ее восприятие музыки и пения тут же делается гораздо острее.
– Что это? – спрашивает она.
– Грибы с кореньями и с медом. Мед входит в состав большинства наших отваров, потому что для
понимания мира необходимо познать дух улья.
Он указывает на улей на шесте, из улья вылетают пчелы, они тоже танцуют, выписывая
«восьмерки».
Снадобье действует на Николь постепенно, через какое-то время его действие становится
невозможно отрицать. Николь жарко, она чувствует небывалый прилив жизненных сил. Ей кажется,
что ее кровь превратилась в кипящую лаву, все звуки приобретают невероятную красочность.
Она испытывает удивительные, волнующие ощущения, улыбающееся лицо Тжампитжинпы
внушает ей доверие. От всех людей вокруг нее, счастливо пляшущих в ритме барабанной дроби,
исходит благотворная энергия.
Она, не раздумывая, принимается горланить вместе с ними песни, вместе с ними отплясывать.
В конце концов она перестает осознавать происходящее, слившисьс коллективным
бессознательным всех веселящихся, которые улыбаются ей и отбивают ладонями ритм.
Как называл это папа? Ах, да: эгрегор. Духовное облако коллектива.
Она, не отдавая себе отчета, ест и пьет вместе с остальными нечто солоноватое, с привкусом трав,
яиц, земли. В ее душе расцветает чувство сопряжения с чем-то древним, священным.
Из поля ее зрения не исчезает улыбающаяся физиономия Тжампитжинпы, без устали кивающего
головой.
Я чувствую, как расширяюсь.
Как увеличиваюсь.
Чувствую связь со всеми этими людьми.
Я – это они, они – это я.
Я чувствую связь с радужным змеем.
Чувствую слияние с моей планетой.
Я – это она, она – это я.
Закрывая глаза, Николь чувствует, как оказывается в чьих-то объятиях.
Тжампитжинпа.
Абориген разворачивает ее лицом к себе и целует. Она колеблется, но недолго. Ему почти не
приходится ждать ее согласия ответить на его поцелуй.
Потом они танцуют вдвоем, прижимаются друг к другу, склеиваются из-за пота. Он уводит ее на
поляну на некотором удалении от места, где грохочет праздник, и там, при свете одной луны, под
доносящийся издали стук тамтамов и под гудение диджериду, она впервые в жизни занимается
любовью.
Она чувствует через Тжампитжинпу связь со всеми пчелами, снующими вокруг своего улья.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: мифология австралийских аборигенов
Когда радужный змей сотворил Землю, сердце планеты забилось. Биение ее сердца обеспечивал
улей в ее сердцевине. Ритм сердцебиения задавали пчелы, стукавшиеся о стенки своего улья.
Однажды кожура сердцевины планеты треснула, и рои пчел устремились на завоевание Вселенной.
Так зародились звезды. С тех пор пчелы могли улетать и возвращаться через трещину в сердцевине
Земли. Но сама Земля из-за этого слабела и наполнялась печалью…
Теперь человек, желая собрать разлетевшихся пчел, должен ежедневно петь и плясать, чтобы у
насекомых, превратившихся в звезды, появилось желание вернуться в свой улей в центре Земли.
Эдмонд Уэллс.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания

[djjaz63]

4
Моника Макинтайр живет в индийском духовном центре уже пять дней. Фазы медитации сменяются у
нее фазами отдыха и фазами йоги.
Она ничего не ест.
Как и в предыдущие дни, ровно в 6 утра Шанти будит ее ударами в гонг. Моника быстро одевается
и спускается в общий зал.
– Где остальные? – спрашивает она.
Шанти преспокойно отвечает:
– Ты осталась одна.
Меня устраивает остаться в этом большом доме вдвоем с Шанти.
– Они не так упорны, как ты, – объясняет индианка. – Не есть, мало говорить, не двигаться – все
это непросто для американцев с их образом жизни. Они чувствуют, что их стиль жизни лишает их
сил, но не готовы от него отказаться, потому что привыкли.
Вредные привычки указывают на духовное нездоровье.
Шанти и Моника принимают позы медитации на специальных подушках. У Моники получается
безупречная поза лотоса – сложенные кренделем ноги.
Обе ровно час не шевелятся, потом вместе идут в зал для асаны, где медленно чередуют
различные позы.
– Браво! – хвалит Монику Шанти. – Я впечатлена. Ты уже занималась йогой раньше?
– Нет, никогда.
Тогда индианка делает неожиданное: кладет ладонь между грудями Моники, на чакру 4, чакру
сердца.
Девушке, избегающей чужих прикосновений, странно, что в этот раз она терпит вторжение в свое
жизненное пространство.
Шанти долго не убирает руку, потом улыбается Монике.
– Я установила связь с твоей душой.
– И?..
– И получила подтверждение того, что думала. Мы были знакомы раньше. В прошлой жизни мы
состояли в браке.
Моника вздергивает бровь.
– У нас было трое детей, два мальчика и девочка. Мы жили недалеко от Гоа и принадлежали к
касте брахманов.
Моника не знает, что ответить.
– Мы часто занимались любовью, нам было очень хорошо, потому что мы обе отлично знали
«Камасутру». Мы практиковали тантризм.
– Гм… Кем была в нашей «паре» я, мужчиной или женщиной?
– Насколько я понимаю, ты была женщиной, и я целовала тебя вот так…
Продолжая слово делом, Шанти целует Монику в губы. Молодая американка смущена и готова
отпрянуть, но что-то ее останавливает. Она боится шелохнуться.
Поцелуй затягивается.
Шанти принимается ее раздевать, потом берет крем с запахом пачули и втирает его в тело
Моники. При этом индианка чувствует, что ее молодая ученица еще не вполне расслаблена.
– Не волнуйся, – говорит она ей, – я заперла дверь внизу, нас никто не побеспокоит. Это то, чего я
хотела, – остаться с тобой наедине. Мое имя означает «процветание». Хочешь, поделюсь с тобой своей
энергией?
Шанти не ждет от Моники ответа, она раздевает ее догола и сама полностью раздевается, оставив
только «третий глаз» – кружок на лбу, между бровями. Неуловимое движение – и она распускает свои
длинные черные волосы.
Что за роскошная фигура пряталась под просторным сари! И как упоительно она благоухает!
– Не зажимайся, – шепчет индианка.
Она терпеливо массирует все тело Моники, уделяя особенное внимание самым отзывчивым
местечкам. Моника открывает новые для себя ощущения. После ладоней Шанти за Монику
принимаются ее губы, исследующие все ее тело и кое-где задерживающиеся, вызывая бурную
реакцию.
Монике кажется, что у Шанти выросло множество рук, как у Шивы, а еще у нее множество ртов.
От умелых действий Шанти ее бьет током, сначала она издает стоны, потом следует долгий
экстатический крик.
У нее такое чувство, что пробудилось все ее тело.
Так в индийском ашраме посреди Нью-Йорка Моника тоже познала любовь.

[djjaz63]

5
Март 1978 года.
Николь О’Коннор смотрит на тест на беременность и не верит своим глазам.
Результат положительный: это же надо умудриться забеременеть при первом же сексуальном
контакте!
Она ни с кем не делится своей новостью и ждет.
Восемь, девять, десять недель задержки…
Николь вся на нервах.
На одиннадцатой неделе она делает УЗИ и с изумлением узнает, что ее тяга к коллективу
получила отклик: она ждет двойню.
В конце концов она решается сообщить об этом отцу. Тот сначала не верит своим ушам, а потом
заявляет:
– Ты не могла бы доставить мне большей радости: я стану дедушкой, причем сразу дважды!
– Послушай, папа, мне всего восемнадцать лет, я студентка, еще не начала сама зарабатывать на
жизнь и не представляю себя матерью, тем более матерью двух детей.
– Не волнуйся, переедешь сюда, я найму нянек, детьми займутся они. Я уже придумал для них
имена – и для мальчиков, и для девочек.
– Тебе неважно, кто отец?
Руперт берет свою излюбленную сигару, откусывает от нее кончик, выплевывает и с наслаждением
закуривает.
– Ну и кто он?
– Тоже студент.
– Прекрасно!
– Он по происхождению абориген.
– Тем лучше. Родятся два красавчика-метиса. Похоже, чем люди разнообразнее, тем крепче
здоровье их детей.
Николь поражена невозмутимостью своего отца.
– А ничего, что у нас обоих еще нет работы?
– Когда вы захотите поработать на ранчо, я вас найму.
Беззаботность отца уже начинает ее раздражать.
– Ты, возможно, видишь себя дедушкой, а вот я, увы, не вижу себя матерью.
– Кстати, раз у нас зашла речь об отце, то не считаешь ли ты, что следовало бы узнать и его
мнение?
Назавтра Тжампитжинпу приглашают на фамильное ранчо.
– Та это вы – жених моей дочери? – как ни в чем не бывало обращается к нему Руперт О’Коннор.
– Мы познакомились в университете. Я, как и она, изучаю социологию.
Руперт протягивает ему пиво и чокается с ним.
– Социология – это наверняка захватывающе! А скажите, каковы ваши намерения в отношении
моей дочери?
– Я люблю ее.
– Вы готовы на ней жениться?
– Это было бы для меня честью! – восклицает, не задумываясь, молодой человек.
Николь не разделяет их воодушевления.
Кухарка приносит огромную индейку, Руперт режет ее на части и кладет на тарелки молодых
людей крупные куски. Потом поворачивается к Тжампитжинпе:
– Вы в курсе счастливого известия?
– Нет, я провел несколько дней в дороге, навещал своих дядек, они живут на севере.
– Значит, это мне выпало вас осчастливить: она беременна от вас, причем двойней!
Тжампитжинпа давится и долго не может откашляться.
– Вот-вот, у меня была такая же реакция, – шутит Руперт.
– Вы… вы уверены?
Абориген не решается встретиться взглядом с Николь.
– Она на одиннадцатой неделе, уже сделала УЗИ, на нем видны два зародыша. Думаю, скоро
получится разобрать их пол: может, это два мальчика, может, две девочки, а может, мальчик и
девочка – то, что французы называют «королевским выбором».
Тжампитжинпа смотрит на Николь. Руперт разражается своим фирменным оглушительным
хохотом, молодой человек ему вторит, но без восторга.
– Ну, как, довольны?
– Да, да… – выдавливает Тжампитжинпа немного испуганно.
Они чокаются второй раз. Николь не тянет к ним присоединиться.
Нахохотавшись и утолив жажду, Руперт поворачивается к дочери.
– Все в порядке?
– А вот и нет! Как я погляжу, вы решаете вдвоем, что произойдет с моим телом, не заботясь о моем
собственном мнении.
– А какое оно, твое мнение?
– Я хочу сделать аборт. Я еще слишком юная для материнства. Сперва надо позаботиться о
карьере. Я образую пару и стану матерью, когда найду работу. Пока что я хочу стать преподавателем
социологии, а для этого надо учиться еще не менее пяти лет.
Потом она обращается к Тжампитжинпе:
– Прости, но наши отношения не смогут продолжаться. С нами все. Я снова буду считать, что у
меня никого нет, ты тоже.
И она выходит, оставив обоих мужчин с недоуменно разинутыми ртами. Сигара, прилипшая к
нижней губе Руперта, падает на пол.
Через несколько дней Николь возвращается в Сидней, чтобы сделать в подпольной клинике аборт.
Несколько дней она лежит в своей комнате в общежитии, пропуская занятия. Тжампитжинпа рвется с
ней увидеться, но она отказывается. Чем больше он настаивает, тем она непреклоннее.
В университете он не спускает с нее глаз и при каждом удобном случае умоляет ее о встрече. Но
она даже не желает с ним разговаривать. От огорчения он худеет, чахнет, перестает посещать
занятия.
Она считает, что он, наконец, все понял, а потом узнает из газет, что он покончил с собой –
повесился у себя в общежитии.
Николь топит свое горе в спиртном.
Как-то вечером отец находит ее в баре неподалеку от университета.
– Я не собираюсь тебя винить, Никки. Знаю, что ты переживаешь. Не стану тебе говорить, что пить
– это не решение, а просто ирландский атавизм. Со спиртным празднуют победу, оно помогает
пережить поражение. Беда в том, что многие от него в конце концов умирают.
Николь, цедя виски, иронизирует:
– Предпочитаю умереть от цирроза, а не от рака.
Руперт О’Коннор качает головой.
– Я нанял следить за тобой детектива и знаю, что ты стала много пить после того, как сделала
свой «выбор». Что ты будешь делать дальше? Превратишься в никчемность после первого же тяжелого
испытания? Обычно О’Конноры не торопятся признавать поражение.
– Я загубила свою жизнь, – говорит она.
– Не годится так говорить в восемнадцать лет. Твоя жизнь еще даже не началась.
– Я уже посеяла вокруг себя много беды. Вижу единственный выход: потихоньку себя уничтожать
при помощи этой прекрасной жидкости. Поверь, папа, я не пью ничего, кроме ирландского виски.
И она громко хохочет в манере своего отца.
– Ты действительно приготовила себе такой жалкий конец?
– Я сама решаю, как поступить со своим организмом. В том числе с печенью.
И она залпом допивает стакан.
– Нет, решение принимать не тебе одной, – возражает отец. – Вспомни мои слова: все мы
принадлежим к стаду человеков. Ты ответственна перед другими людьми.
– Извини, папа, но я больше в это не верю. Я проклята, все, что я могу, – это губить заодно и
других.
Она невесело смеется и с вызовом смотрит на отца.
Он меня презирает, ну и пусть. Я совершеннолетняя. Что хочу, то и делаю.
Руперт смахивает слезу. Эта маленькая деталь все меняет. Этот человек, которого она всегда
видела смеющимся и сильным, вдруг предстает перед ней слабым. По ее вине. Это для нее
невыносимо.
Она обнимает отца и тоже плачет. В этом взаимном излиянии чувств, в крепких объятиях друг
друга, оба испытывают мощный прилив энергии. Они долго плачут в этом баре, под оглушительную
композицию группы AC/DC Ride On, благо что никто вокруг не обращает на них внимания.
Назавтра Николь соглашается записаться в местное отделение организации «Анонимные
алкоголики», и там, окруженная главным образом мужчинами с морщинистыми лицами, впервые
произносит ритуальную фразу:
– Здравствуйте. Меня зовут Николь.
Ей хором отвечают:
– Здравствуй, Николь!
– Мне восемнадцать лет, я студентка факультета социологии, я начала пить после аборта и
самоубийства моего жениха. Теперь я хочу бросить пить и надеюсь, что вы мне в этом поможете.
Произнося эти слова, она чувствует, что действительно нуждается в других людях, чтобы
покончить с этим мучительным этапом своего существования.

[djjaz63]

6
– Я хочу домой.
Шанти смотрит на Монику с удивлением.
– Ты здесь всего две недели. Тебе со мной плохо?
Моника качает головой.
Черт, этого я и боялась: она ко мне привязалась. Это осложнит разрыв. Надо было сделать это
раньше, но я тянула, потому что опасалась ее реакции.
Индианка тянется к ней и медленно гладит ее по голове.
– Я ведь тебя люблю, – шепчет она.
Фраза, предназначенная для того, чтоб все узаконить. Когда она говорит «я тебя люблю», то хочет
сказать: «люби меня». Да, надо было раньше поставить точку.
– Любишь – отпусти на свободу.
– Здесь ты не на свободе?
– Я признательна тебе за всю эту науку: медитация, пост, индуизм, йога, буддизм, тантризм,
чакры, под конец – индуистская вегетарианская гастрономия, но… мне пора уходить.
– Ты хоть меня любила?
– То, что мы какое-то время любили друг друга, не означает, что мы обязательно должны провести
вместе всю жизнь. Иначе это не любовь, а обладание. Разве не в этом один из уроков буддизма – в
умении отпускать?
Шанти пристально на нее смотрит.
– Ты эгоистка. Никогда не видела людей, для которых другие значили бы так же мало. Ты же
видишь, что я страдаю. Неужели ты совсем лишена эмпатии?
– По-моему, понятие, которое ты употребляешь, принадлежит больше к иудео-христианской
культуре. Наверное, общение с тобой разлучило меня с этой культурой и ее ценностями и сблизило с
твоими. Не ты ли учила меня: «Мы не несем ответственности за чужую карму»?
Лицо Шанти еще больше суровеет.
– Ты бессердечная.
– Что есть, то есть. Или ты предпочла бы, чтобы я соврала и сделала тебе приятно?
– Я бы предпочла, чтобы ты любила меня и осталась здесь со мной, заниматься вдвоем ашрамом.
Она начинает меня раздражать.
Шанти прижимается к Монике и трется грудью о ее грудь. Моника чувствует, как у нее самой
твердеют соски.
– Нет, после всего, что между нами было, ты не можешь меня бросить. Не я ли по твоему
собственному желанию открыла для тебя сексуальность?
– Я признательна тебе за это, но это ни к чему меня не обязывает.
– Ты должна остаться.
Тем хуже для тебя. Это как с омаром: лучше сразу бросить его в кипяток, чем медленно варить на
маленьком огне.
Моника поднимается в свою комнату, собирает вещи и, подойдя к двери, лаконично произносит:
– Намасте. Благодарю. До свидания.
Она выходит за порог и быстро удаляется. Оглянувшись, она видит, что Шанти смотрит на нее в
окно.
Черт, она правда меня любит… даже слишком. Пусть немного погорюет. Незаменимых людей не
бывает. Появится новая гостья, которая не устоит перед ее чарами.
Она ускоряет шаг и, свернув на первую перпендикулярную улице авеню, с облегчением переводит
дух.
Неужели так трудно это понять? Я создана для одиночества.
Через час она доходит до своего дома. Длительная ходьба позволяет ей оторваться душой от
ашрама Шанти.
Она выходит из лифта, входит в свою квартиру, включает свет, раздвигает шторы.
Вдвоем хорошо, а одной еще лучше.
Она заваривает себе жасминовый чай.
До чего же здорово быть одной у себя дома!
Она поудобнее устраивается с горячей чашкой, включает телевизор и опять с удовольствием
подключается к внешнему миру, от которого слишком долго была отрезана.
Одной у себя дома, перед телевизором попивать жасминовый чай – это мне тоже подходит.
Но не успевает она расслабиться перед экраном, как раздается звонок в дверь. Она смотрит в
глазок и видит Шанти.
О нет!
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она, не отпирая дверь.
– Я не могу без тебя жить, – отвечает индианка.
В конце концов Моника открывает дверь, и Шанти сразу набрасывается на нее с поцелуями.
Моника еле-еле отстраняется.
– Как ты меня нашла?
– Твой адрес есть в телефонном справочнике.
Мне не приходило в голову прятаться, потому что я не могла себе представить подобную ситуацию.
Шанти опять пытается стиснуть ее в объятиях, и теперь уже Монике приходится ее оттолкнуть.
– Я благодарна тебе за путь, который мы проделали вместе, но теперь нам надо расстаться, –
говорит она.
– У нас кармическая связь. Мы были вместе много жизней. Ты – моя близкородственная душа. И
единственный человек, с которым я должна жить.
– Ты в этом уверена, а я нет. Сожалею.
Моника жестко выставляет ее за дверь и запирается.
Тут же принимается звонить звонок.
Моника отключает электрический звонок от сети, тогда Шанти начинает колотить в дверь и
кричать:
– Учти, я никуда отсюда не уйду!
Если это любовь, то меня она, кажется, ничуть не интересует.
Моника включает на всю мощь классическую музыку, Седьмую симфонию Бетховена, чтобы
заглушить удары в дверь. Но, посмотрев еще раз в глазок, чтобы проверить, ушла ли Шанти, она
видит соседей сверху: они сжалились над женщиной, сидящей на половике, и вступили с ней в
разговор, чтобы утешить.
Этак она поссорит меня с соседями… Я недооценила проблему. Ничего, рано или поздно она
утомится и уйдет домой.
Но проходит день за днем, а Шанти все никак не покинет свой бивак[2] за дверью Моники.
Недаром Наполеон говорил: «В любви единственная победа – это бегство».
Моника достает из шкафа рюкзак, поспешно набивает его одеждой, кидает туда туалетный набор,
гасит весь свет, выворачивает пробки и осторожно открывает дверь.
Шанти открывает один глаз.
– Любовь моя!
Она вскакивает и пытается обнять Монику, но та ее отталкивает, быстро сбегает вниз по лестнице
и выскакивает на улицу. Там она останавливает такси, юркает внутрь и захлопывает дверцу.
– Куда ехать? – спрашивает водитель.
– В магазин альпинистских принадлежностей. Мне надо совершить восхождение.

[djjaz63]

Николь О’Коннор садится в свою машину и долго едет, пока вдали не появляется отблеск костра. Чем
дальше, чем громче становится стук тамтамов.
Она подъезжает к большому костру. Вокруг него собралось человек сто.
Она приехала на Янду, праздник Времени сна.
Так это начиналось, так и должно завершиться.
Она оголяется до пояса, раскрашивает лицо, как другие женщины, ест и пьет галлюциногенное,
самозабвенно пляшет, переходя из рук в руки.
Она знает, что, впитывая силу от огня, от земли, от грибов, наполняясь мужской энергией,
обретает новую жизнь.

[djjaz63]

8
После полутора часов в автобусе Моника Макинтайр выходит на остановке у горы Кэмелбэк, в 150 км
западнее Нью-Йорка, в Пенсильвании, в горах Поконо.
В это время года, когда нет школьных каникул, здесь довольно пусто. Несмотря на холод, снега
нет, на лыжах не покатаешься.
Моника разворачивает карту, чтобы проложить маршрут до высокогорного пристанища для
туристов.
Одна среди дикой природы, вдали от соплеменников, она наконец-то чувствует себя в ладу с
собой.
В нью-йоркском ашраме было немого народу, но я все равно чувствовала, что вокруг здания кишат
люди, ездят шумные машины. А здесь только деревья, трава, ветер и белки.
Она вспоминает Шанти.
Казалось бы, ей полагается быть мудрой, пропитанной индуистской философией, учением об
отстраненности, а кем она оказалась на самом деле? Ребенком-собственником, зацикленным на своей
игрушке!
Она вспоминает, чему учила Рен, ее бабушка, свою дочь.
Как она говорила? «Если твое счастье зависит от выбора, который делает другой человек, то
приготовься быть несчастной». Все верно, Шанти несчастна, потому что решила, что ее жизнь
зависит от другого человека. От меня.
Как можно настолько плотно пребывать в плену своих иллюзий?
Другие – это зависимость.
Шанти смахивает на наркоманку. Можно подумать, что у нее галлюцинация, что ей необходима
доза.
Она вспоминает свою первую ночь с индианкой, о ласках, которые получала и отдавала.
Ее любовь постепенно удушила бы нас, я правильно сделала, что сбежала.
Согласна, я груба, но зато не занимаюсь самообманом.
Мне есть за что себя уважать.
По-моему, все те, кто упивается словом «любовь», всего лишь скрывают свой страх одиночества.
Они сознательно изображают любовь, чтобы управлять другими, подобно тому, как управляют
машиной или собакой.
Она смотрит на небо, там собираются облака.
Я буду подниматься без остановок, чтобы добраться до вершины этой горы.
Небо все больше хмурится. Внезапно разносится раскат грома, потом сверкает молния, озаряющая
крутую тропу, по которой карабкается Моника.
Природа напоминает мне, что я всего лишь маленький зверек, затерявшийся на поверхности Земли.
Начинается мелкий дождик. Карта, которую она с трудом развернула, чтобы найти ближайшее
пристанище для туристов, быстро намокает.
Дождь усиливается, грозя превратиться в ливень.
Моника не останавливается, невзирая на грозу, путь ей освещает маленький электрический
фонарик на лбу, прикрепленный к бандане.
Надо как можно быстрее добраться до места.
Тропа становится все круче, вода хлещет по ней вниз. Моника скользит, падает на колени,
продвигается дальше на четвереньках, но не помышляет о том, чтобы сдаться.
Справа от тропы, ставшей из-за дождя почти непроходимой, вздымается скала, слева – глубокая,
кажущаяся бездонной пропасть, впереди не видно ни зги.
От порыва ветра и от сильного дождя она теряет равновесие, пытается выпрямиться, но ветер не
дает. Она шатается, скользит влево, к краю пропасти, падает, но в последний момент успевает
схватиться за выступ.
Моника висит на руках, вцепившись в мокрый камень и болтая в воздухе ногами. От ледяного
дождя у нее сводит пальцы.
Не хочу погибнуть сейчас, вот так.
Она пытается подтянуться, но от каждого движения ее пальцы все больше разжимаются, края
камня режут ей руки. Но она не оставляет попыток, извивается, силится снова заползти на тропу. Ей
удается чуть-чуть приподняться, но не переместить центр тяжести.
Одна попытка следует за другой, и все безрезультатно.
И тогда от отчаяния она решается на то, что ни за что не пришло бы ей в голову, если бы не страх
смерти.
– На помощь! – кричит она.
Она сознает, что из-за шума дождя, из-за грома и ветра шанс быть услышанной в таком гиблом
месте, специально выбранном ею для того, чтобы быть подальше от людей, практически равен нулю.
Она уже охрипла от крика и обессилела от попыток подтянуться и залезть на скалу. Она тяжело
дышит, но еще не полностью потеряла надежду.
– На помощь!
Тянутся секунды, кажущиеся часами, пальцы немеют и вот-вот разожмутся.
Вот, значит, как кончается моя жизнь протяженностью всего-то в восемнадцать лет.
Она представляет, как летит вниз, в пропасть, как разбивается о камни. Пройдет, наверное, не один
день, прежде чем обнаружат мой труп.
Хотя…
Если я провалюсь в какую-нибудь расселину, то меня могут вообще не найти. Наступит зима, мое
тело занесет снегом. Никто не знает, куда я отправилась, мама так и останется в неведении, что со
мной стряслось. Решит, наверное, что я предприняла в одиночку кругосветное путешествие.
Внезапно перед ее глазами появляется розовый паук с толстыми розовыми лапами. Его появление
сопровождает крик:
– Цепляйтесь!
Она без колебаний хватает неведомое существо, оказывающееся человеческой пятерней.
Ее центр тяжести наконец перемещается, ее выдергивают из бездны, и она встает обеими ногами
на тропу.
Подняв голову, она видит перед собой человеческую фигуру с горящим на голове фонарем.
Дальнейшее похоже на сон. Фигура берет ее за руку и ведет за собой, стараясь, чтобы она не
поскользнулась опять. Так, вместе, рука в руке, они движутся по опасному склону вопреки дождю,
темноте и ветру. Против них ополчились все силы природы, но человеческое упорство все равно
сильнее.
Вот и прибежище для туристов. Издали оно похоже на сложенную частью из камней, частью из
бревен хижину, вроде овчарни.
Дверь не заперта и хлопает на ветру. Моника и ее спаситель перешагивают через порог и
торопятся плотно закрыть дверь.
Моника облегченно переводит дух: в хижине сухо и тепло, отсюда нестрашно слушать, как воет
ветер и барабанит по крыше дождь.
Спасший Монику человек щелкает выключателем, в хижине становится светло. Здесь все просто,
но вполне симпатично: потолок подперт бревнами, в углу печка, есть стол и лавки вокруг него.
Человек снимает шапку, и она видит загорелое лицо, длинные волосы, бороду.
– Вы в порядке, не поранились? – спрашивает он.
Моника стягивает насквозь промокшую верхнюю одежду. Он достает из рюкзака маленькую
плитку и консервы и принимается готовить еду.
– Вам надо подкрепиться, после такой передряги вы, должно быть, страшно голодны.
– Я вся окоченела… – бормочет она, лязгая зубами.
Он достает из рюкзака и протягивает ей фляжку с коньяком.
– Универсальная микстура от холода!
Она жадно пьет и чувствует, как по телу растекается тепло. От блаженства она закрывает глаза.
– Спасибо.
Он тоже пьет из горлышка маленькими глотками.
– Как вас зовут?
– Моника, «одна» по-гречески.
Мужчина добродушно ее разглядывает.
– Что ж, в этот раз вам повезло, вы оказались не совсем одна! Я Корентен. – Он протягивает ей
руку.
Немного поколебавшись, она пожимает ему руку, улыбается, с любопытством его рассматривает.
Он смотрит в ее серебристо-серые глаза.
– На кельтском языке мое имя означает нечто вроде «сильного ветра». Созвучно сегодняшней
погоде! Признаться, я еле вас вытащил, никак не мог удержать вашу мокрую ладонь.
– Хотите сказать, что я перед вами в долгу?
Он ошарашен ее резкостью.
– Нет, даже в голову не пришло. А что?
– Timeo Danaos et dona ferentes. Знаете, что это значит?
– «Бойтесь данайцев, дары приносящих». Так троянцы ответили на предложение греков внести в
Трою огромного деревянного коня.
Гляди-ка, культурный человек!
– Это в том смысле, что у дарителя на уме одурачить вас. Внутри того коня прятался Улисс, чтобы
напасть. Как у вас вообще с латинскими поговорками?
– Asinus asinum fricat! – выпаливает он.
Она прыскает.
– «Осел об осла трется». Иными словами, дурак дурака видит издалека. Я, по-вашему, дурочка?
– Нет, просто мы кое в чем похожи. Например, оба увлекаемся латинскими поговорками и
одинокими восхождениями в горы.
А он с юмором!
Она набирает в легкие побольше воздуха и говорит:
– Теперь мы не одиночки.
– С этим не поспоришь.
– Мы вдвоем в хижине, вокруг враждебная стихия. Это непременно кончится плохо, – предрекает
она.
– В каком смысле «плохо»?
Я быстро и решительно атакую ферзем, посмотрим, что это даст.
– Вы попытаетесь меня соблазнить.
Он ищет, что ответить, и не находит.
– Не будем лицемерить. Ближайшее будущее не составляет тайны: вы станете корчить из себя
неотразимого мужчину, чтобы заняться со мной любовью.
Ей самой забавно, что она так быстро захватила инициативу и заставила его обороняться. Она
чувствует, что он сбит с толку ее смелостью, и хладнокровно продолжает:
– Но в игре соблазна положено демонстрировать свои достоинства. Даже животные в таких
ситуациях показывают себя с наилучшей стороны, блещут красотой и умом, даже если ими не
обладают. Достаточно взглянуть на павлинов, распускающих свои хвосты, или на оленей, издающих
брачный рев. Приходится врать, изображать себя лучше, чем ты есть на самом деле.
Он силится что-то промямлить, но она не дает:
– Допустим, я не против вашей попытки меня соблазнить, но у меня есть предложение: давайте
поступим наоборот. Выставите напоказ не ваши достоинства, а ваши недостатки. Итак, какие у вас
недостатки, Корентен?
В дымовой трубе завывает ветер.
– Начнем с того, что я француз.
– Уже неплохо. Только это необязательно недостаток. Французы хорошо готовят и, кажется,
разбираются в винах.
– Я эгоист.
– Для мужчины это в порядке вещей. Пока что ничего серьезного.
– Я самодовольный мегаломан[3] и поборник мужского превосходства.
– То же самое можно сказать о большинстве мужчин.
– Я вероломный. Для меня женщины – экспонаты для коллекции.
– А вот это плохо. Но в данный момент я и сама отчасти такая же, так что не брошу в вас камень.
– А что до моего имени, то оно означает не только «ветер» или «бурю». В нем отражен один из
моих худших недостатков: я пускаю «ветры», особенно во сне.
Она хохочет. Корентен снова протягивает ей свою фляжку.
– Теперь перейдем к вашим недостаткам, Моника.
– К моим? Я принцесса, а значит, безупречна. Когда я «пускаю ветры», как вы выражаетесь, то
получаются радуги с золотистыми блестками.
– Я думал, что мы говорим друг другу правду.
– А вот вам и правда: я плохо переношу присутствие поблизости от меня других людей. Например,
я не терплю, когда люди произносят ртом разные звуки, особенно у меня над ухом.
– Это у вас мизофония.
– Именно, болезненная нетерпимость к звукам. В целом я ненавижу глупость и вульгарность.
Он наливает ей коньяк, она залпом выпивает налитое.
– Я легко впадаю в гнев, не приемлю противоречие. В гневе я хуже одержимой девчонки из
«Экзорциста». В такие моменты в меня как будто вселяется дьявол. Я бываю очень жестокой.
– Впечатляющее, надо думать, зрелище! – пробует пошутить он.
– Лучше не недооценивать мои приступы злости. Однажды я засветила огнетушителем в пах
мальчишке, чье поведение сочла дурным, в другой раз обрезала волосы девчонке, обошедшей меня на
выборах представителя класса. А одну и подавно чуть не задушила: она, видите ли, обыграла меня в
шахматном турнире!
– А по виду не скажешь, что вы не владеете собой.
– Умею затаиться. И это еще не все: я не выношу, когда меня любят. Полюбивших меня я считаю
наивными: угораздило же их посчитать меня достойной любви!
– Понимаю.
– Нет, где вам понять всю глубину проблемы! Когда я злюсь, то начинаю кусаться и царапаться, а
если под рукой окажется нож или тяжелый предмет, то мне трудно справиться с побуждением
пустить его в ход.
– Наверное, таков ваш стиль…
– И вообще, единственное, что мне мешает по-настоящему быть собой, – это Уголовный кодекс.
– Вы меня пугаете, – произносит он все тем же беспечным тоном.
– Правильно, бойтесь. Бегите от меня и, главное, не вздумайте меня полюбить, иначе я вас
погублю, как уже погубила… Шанти.
– Кого?
– Одну женщину. Забыла вас предупредить: у вас нет ни малейшего шанса присоединить меня к
вашей коллекции бабочек, потому что у меня физическое отвращение к мужчинам. Меня
выворачивает даже от запаха мужской кожи.
Они внимательно смотрят друг на друга и вместе смеются.
– Выпьем за наши недостатки, которые мы не намерены скрывать, – предлагает он.
– Да, а еще за те, в которых мы еще не признались, – подхватывает она.
– Вы еще не перечислили все свои? – изумляется он.
– Если бы! Еще я непрерывно передумываю…
Помедлив совсем недолго, он привлекает ее к себе и начинает целовать. Она не сопротивляется.
Более того, она обнаруживает в нем все больше похвальных свойств – до такой степени, что позволяет
себе первый в жизни опыт гетеросексуальной любви. Судя по ее блаженным стонам, а потом воплям,
этот вариант тоже способен доставить ей удовольствие. Вопить можно, сколько влезет, соседей не
потревожишь, потому что все их соседи сейчас – это каменные бараны, орлы да сурки.
Моника чувствует, что это приключение – не только способ приобрести новый опыт, но и
восхождение по ступеням власти над другими и над самой собой.
Выходит, в моих силах телесно управлять мужчинами.
Через несколько минут она снова издает крик. Ответом ей служит только вой ветра да стук дождя
за стенами хижины.

[djjaz63]

9
– Мне полегчало, – признает Николь О’Коннор.
Руперт встретил дочь на выходе из сиднейского Центра анонимных алкоголиков и приглашает ее в
свой красный «Роллс-Ройс». Она наслаждается роскошью и комфортом отцовского лимузина.
– Ты снова не ошибся, папа, мне нельзя было замыкаться в своей скорлупе. Когда тебе плохо,
нужны другие люди, чтобы поправиться. Анонимные алкоголики помогли мне справиться с
выпавшими испытаниями. Теперь я вынырну из омута и воспряну. Я вернулась в свою старую
футбольную команду и записалась в университетский шахматный клуб.
– Ты уже добиваешься позитивных результатов?
– В футболе я еще тяжеловата, дает о себе знать прежнее злоупотребление алкоголем. Знаешь, я
набрала вес, теперь надо сбрасывать. Другое дело шахматы: там я полностью восстановилась, уже
выиграла в нескольких отборочных матчах, мой клуб даже предложил мне выступать за Австралию в
будущем большом международном турнире.
– Что за турнир?
– Чемпионат англоговорящих стран в Лондоне. На нем будут представлены все страны
Содружества: Южная Африка, Канада, Австралия, к ним добавились и бывшие колонии – США, Индия.
– Когда турнир?
– Через месяц. Хочешь поехать со мной, папа?
– Жаль, но у меня много работы здесь. Ничего, я буду тебе звонить, чтобы ты рассказывала мне о
ходе соревнования.
Ведя машину, Руперт гордо поглядывает на дочь.
– Не сомневайся, душой я всегда буду с тобой. То, чего ты достигла, избавившись от влияния
алкоголя, – это, наверное, величайшая твоя победа.
Она стискивает отцу руку.
– Я тебя люблю, Николь.
– И я тебя, папа.
– Еще одно: если полетишь в Лондон, то помни, что там сердце территории наших заклятых
врагов.
– Англичан?
– Да. Думаю, настало время поведать тебе о твоем происхождении, о крови, текущей в твоих
жилах.
Они выехали из города и теперь едут среди полей.
– Самый далекий из присутствующих на моем генеалогическом древе О’Конноров жил в
Ирландии, в городе Корк. В 1845 году в стране разразился страшный голод, вызванный
размножением паразита, фитофторы, поразившего поля картофеля. В то время картофель был нашим
главным продуктом питания. Из-за его нехватки населению приходилось есть крыс, древесную
стружку, землю. Голод сопровождался эпидемиями холеры, тифа, туберкулеза. Англичане, владевшие
всей землей, забирали урожай себе, обрекая нас на гибель. Бывало, что на одной улице соседствовали
английские дома, где всего было вдоволь, и ирландские, где мерли с голоду. Отмечались даже случаи
людоедства.
Николь передергивает.
– Наш предок Донован О’Коннор не стерпел этого положения. Чтобы не умереть от голода, он
рискнул убить англичанина и похитить его запасы еды. Его поймали и сослали на каторгу, в
Австралию, как многих осужденных в те времена. Очутившись среди худших воров и убийц
Соединенного Королевства, он, понятное дело, очерствел душой. Трудясь на строительстве дорог
нового континента, он все лучше узнавал страну и так хорошо ее изучил, что в один прекрасный день
совершил побег. Группа таких же, как он, беглых каторжников сколотила банду. Сначала они
довольствовались кражей овец, но фермеры в конце концов сформировали вооруженное ополчение
для защиты своих отар и выслеживания бандитов. Кого перебили, кого поймали и вздернули, кто
попросту помер от малярии – в тех местах кишели комары. В итоге из всей банды выжил один
Донован, у которого осталось стадо краденых овец. Поняв, что долго пробыть вне закона не удастся,
он додумался подкупить кого-то в австралийской администрации, приобрел землю и получил
разрешение построить ферму и честь по чести пасти своих овец, помеченных клеймами их законных
владельцев. То было только начало длительного процесса. Донован О’Коннор помогал бежать другим
каторжникам ирландского происхождения. Для увеличения своего поголовья они продолжали
воровать скот и заодно отправлять на тот свет его владельцев. Так их овечье поголовье выросло в
крупнейшее в тех местах. Нелегальное, ну и что с того? Чтобы спокойно заниматься своими делами,
они платили взятки судьям, тоже часто имевшим ирландское происхождение. Надо сказать, что в то
время Австралия была в некотором смысле как Дикий Запад. Для тех, кто умел организоваться и не
ведал страха, не было ничего невозможного. Краденые овцы приносили ягнят, и тех уже метили
клеймом ранчо О’Коннора. Вот ты и узнала, откуда взялось наше состояние. Сейчас, озираясь на
прошлое, я понимаю, что именно ненависть к свиньям-англичанам позволила Доновану создать
собственную империю.
– Как занимательно! – говорит Николь.
– Когда будешь в Лондоне, не забывай, что англичане – высокомерные циники. Они преследуют
только свои собственные интересы. Им неведомо ни сочувствие, ни великодушие, ни жалость. Они
эксплуатировали все страны, которые колонизировали, будь то в Америке, в Азии, в Африке, в
Океании. Лично я за то, чтобы Австралия вышла из Содружества.
Она кивает, обдумывая все услышанное.
– Так что не забывай, что находишься на вражеской земле, – продолжает Руперт. – Тем более ты
обязана там победить и показать силу твоей ирландской крови. На тебя глядят призраки всех
мучеников нашего народа. Если говорить о стратегии самой игры, то придерживайся своего стиля:
души противников строем пешек, лишай их всякой возможности перемещаться по доске. Каждая
партия должна быть как восстание ирландского народа против английских угнетателей. В конце ты
прикончишь их королеву, как я в своих мечтах убиваю Елизавету Вторую. Стань королевой
отверженных, сокрушающей королеву богачей на ее земле.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: королева Елизавета
Среди деятелей, сильнее всего повлиявших на судьбы мира, необходимо назвать Елизавету I
Английскую. Сначала ее жизнь складывалась непросто, ведь она была дочерью короля-харизматика
Генриха VIII и Анны Болейн, его второй жены, обезглавленной по его повелению; так Елизавета
лишилась не только матери, но и титула принцессы. Ее сестра Мария, дочь Генриха от первого брака,
стала после смерти отца королевой Англии. Она решила вернуть в Англии католичество, вышла
замуж за испанского короля Филиппа II и заточила в тюрьму Елизавету, поддерживавшую
протестантов. Эта своенравная королева казнила столько протестантов, что была прозвана «Кровавой
Мэри». Она заболела и умерла, так королевой стала враждовавшая с ней сестра. Девизом Елизаветы I
при коронации стали слова Video et taceo, что значит «вижу и молчу».
При ее правлении страна быстро модернизировалась. Она благоволила английскому театру и
Вильяму Шекспиру, новому стилю в архитектуре, созданию английских колоний в Новом Свете.
На все предложения замужества она отвечала, что уже замужем за английским народом и что ей
неинтересно исполнять приказы мужчины, которого этот брак превратил бы в короля. По этой
причине ее называли Virgin Queen, «королевой-девственницей».
После своей кровной сестры Марии ей пришлось столкнуться с другой Марией, по фамилии
Стюарт, королевой Шотландии, тоже сторонницей католичества, пользовавшейся поддержкой
Франции и Испании. Раскрыв несколько инспирированных Марией Стюарт заговоров, Елизавета I
велела ее схватить. В феврале 1857 г. ее обезглавили. Этот привело к войне с Испанией и к отправке к
английским берегам Непобедимой армады. То было столкновение старого католического и нового
протестантского миров. 6 августа 1588 г. 130 огромных испанских кораблей с 30-тысячной армией,
отправленные на завоевание Англии, вступили в Ла-Манше в бой со 150 английскими корабликами и
с 20-тысячной армией на их борту; командовал англичанами корсар Фрэнсис Дрейк.
Шторм благоприятствовал более маневренному английскому флоту. Дрейк вышел победителем из
этой великой морской битвы, ставшей началом заката Испанской империи, богатевшей на золоте,
вывозимом из захваченных ею в Америке земель. С XVI века англичане хозяйничали на океанах
благодаря своему военному флоту, обеспечивавшему развитие торговли и создание колоний по всему
миру.
По иронии судьбы королева-девственница Елизавета I, не оставившая наследника, назначила
своим преемником на троне Англии Якова I, сына своей соперницы и заклятой антагонистки Марии
Стюарт…
Эдмонд Уэллс.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания

[djjaz63]

10
– С пробуждением, принцесса, – говорит Корентен.
Моника Макинтайр нехотя продирает глаза и видит, что альпинист-француз стряпает на своей
плитке завтрак.
– Мммм… – бормочет она, еще не освободившись от власти грез.
Встав, она умывается ледяной водой, зевает, потягивается, отлучается в туалет, переодевается и,
вернувшись, занимает место за накрытым столом.
– Теперь, когда мы как следует познакомились и исчерпали тему наших недостатков, можешь
сказать мне, какого ты мнения о моих достоинствах? – спрашивает он, ставя перед ней чашку
дымящегося чая.
– Ты меня смешишь, – следует ответ.
– Это все?
– Это уже немало. Раз ты любишь сложные слова, то знай, что я сапиосексуалка, то есть меня
возбуждает ум. И мне неважно…
Она чуть было не сказала «мужчина со мной или женщина», но спохватывается и заканчивает
фразу по-другому:
– Неважно, что со мной человек старше меня. Кстати, сколько тебе лет?
– Тридцать.
На двенадцать лет старше меня, я подцепила «старичка». Но для своего возраста он отлично
выглядит.
– Надеюсь, ты не собираешься в меня влюбиться, Корентен.
– Нет-нет, не беспокойся, я же сказал: я просто порхаю. Сейчас ты для меня бабочка, я добавил
тебя к своей коллекции.
Это сказано шутливым тоном, но она вполне серьезна.
Врет, он вот-вот ко мне привяжется. От него будет так же трудно отделаться, как от Шанти.
Очередная пиявка.
– Все хорошо, принцесса?
– Нет, не все. Мне не нравится, как ты на меня смотришь. И перестань называть меня
«принцессой».
Про себя она добавляет: «Потому что я королева».
Он отхлебывает чай, закусывает шоколадным батончиком и говорит с полным ртом:
– Я тоже сапиосексуал, мне очень по душе твой нрав и твое чувство юмора, ты сильно обгоняешь
девушек твоего возраста.
Корчит из себя Дон Жуана, а сам – сентиментальный романтик. Вот-вот в меня втюрится! Надо
любой ценой положить конец этим отношениям.
– Завтра надо будет дойти до вершины, – продолжает он. – Ты же этого хотела?
– Уже не знаю.
Он вдруг вдохновенно декламирует:
– В одиночку идешь быстрее, вдвоем уходишь дальше.
– Что за дурацкая фраза! – сердится она. – И к тому же неправильная: в одиночку идешь быстрее и
дальше.
Ее тон становится недовольным, Корентен обескуражен.
– Невинная африканская поговорка, я привел ее без всякой задней мысли.
– Тем не менее ты выдал свое настроение, которое мне не нравится.
При всем своем удивлении он старается сохранить легкомысленный тон.
– Огорчен, что расстроил принцессу… то есть тебя.
Чтобы не показывать свою растерянность, Корентен подливает ей горячего чаю, мажет вареньем
тартинки с маслом. Она даже не смотрит на эту еду, содержащую жир и сахар, то и другое повергает
ее в ужас. Взгляд ее серебристо-серых глаз устремлен на него.
– Всему конец, – заявляет она.
– Извини?
– Я сказала: между нами все кончено.
– Что не так?
– Та твоя фраза.
– Прости меня за нее. Но это не более чем фраза.
– Фраза, выдающая твой настрой, который совершенно мне не нравится.
Ему невдомек, почему я переключила свой эмоциональный регистр. Обожаю эти моменты, обожаю
заставать людей врасплох, смотреть, как они извиваются, совсем как креветки на раскаленной
решетке.
– Извини. Это важная подробность.
Забавно, что такая безделица – подумаешь, отставка! – повергает его в панику, в полную
растерянность. Наверное, возвращаются его детские страхи, боязнь, что его отвергнут, бросят.
Тридцать лет мужику, а позволяет так собой вертеть! Ну же, Корентен, выгребай! Но мое решение
твердое. Я никогда не отступаю.
– Опомнись, Моника, наши отношения едва начались. Ты шутишь?
– Нет, я серьезно. Чем больше думаю, тем меньше меня интересует твоя привязанность.
Он смотрит на нее во все глаза, совершенно раздавленный.
– Можно узнать почему?
– Потому что ты веришь в парность. Так тебя запрограммировали: ты веришь, что вдвоем лучше,
чем одному. Все, точка. Брысь с моих глаз.
Он щурится.
– Да что с тобой?!
Черт, этот тоже собирается усложнять мне жизнь.
– Ты меня больше не смешишь, твое присутствие мне теперь невыносимо.
Он не шевелится, ему непонятно, как реагировать на ее все более неожиданное поведение.
Моника собирает свои вещи. Он пытается ее задержать, хватает за руку.
– МОНИКА!
Она презрительно его отталкивает и уходит.
Благодарю, Корентен, теперь я знаю, что могу одинаково хорошо заниматься любовью и с
женщинами, и с мужчинами, но желания образовать пару у меня не возникло.
Она бежит по тропинке, уходящей вниз, потом останавливается и проверяет, не тащится ли он за
ней.
Через несколько дней он забудет эту историю.
Добравшись до ближайшей деревни, она садится в автобус, едущий в Нью-Йорк. Когда на
горизонте исчезают горы, она облегченно вздыхает.
Большую часть пути она дремлет.
Оказавшись под конец дня в Нью-Йорке, она навещает мать. Та удивлена ее появлением.
– Моника! Надо было меня предупредить, я бы приготовила тебе ужин. Где ты была?
Девушка с серебристыми глазами указывает на свой рюкзак.
– Побыла в ашраме, потом съездила в горы, хотела проветрить мозги.
– Ну и как, получилось?
– Еще как, завела подружку и друга… – отвечает она, ничего не уточняя.
– В смысле, дружка?
– У этой истории не будет продолжения.
Чувствуя, что дочь не намерена распространяться на эту тему, Джессика заговаривает о другом.
– Мне пришло письмо, адресованное тебе. Твой шахматный клуб предлагает тебе принять участие
в международном соревновании в Лондоне. Тоже неплохой способ проветрить мозги. Если
согласишься туда полететь, я готова тебя сопровождать.
Видя, что Моника в сомнении, Джессика продолжает:
– Я увидела в списке отобранных участниц ту австралийку, что обыграла тебя в Рейкьявике.
Прекрасный случай снова повидаться! Только если проиграешь, чур, больше не душить…
– Знаешь, мама, с тех пор я научилась сдерживаться.
Мать приносит письмо с приглашением.
– А еще для нас с тобой, Моника, это шикарный повод побыть вместе. А то у меня иногда
создается впечатление, что мы меня избегаешь.
Мать и дочь обнимаются.
– Англия, Старый Свет… – тянет с легким презрением Моника.
Джессика опускает глаза, она взволнована, у нее свои воспоминания.
– Между прочим, мы, Макинтайры, происходим оттуда.
– Мы из Шотландии, а не из Англии.
– Вот-вот. Кажется, пришло время рассказать тебе о твоих корнях, – говорит Джессика и
предлагает дочери сесть. – Когда-то клан Макинтайров принадлежал к самым могущественным и
уважаемым в Шотландии. «Интайр» значит «плотник». Нашим девизом было Per ardua, что значит
«Мы преодолеваем трудности, чтобы добиться наших целей». Наши родовые земли простираются на
западе Шотландии, те края зовутся Арджил. Среди наших предков были герои, особенно
прославившиеся в борьбе с заклятыми врагами, англичанами. В моей семье англичан всегда
презирали. Знаешь почему? Потому что в 1337 году одна из твоих прародительниц, графиня Агнес
Рэндольф, успешно обороняла свой замок, осажденный захватчиками-англичанами, в отсутствие
своего мужа, отправившегося на далекую войну. Она стала первой шотландской героиней. Я даже
хотела назвать тебя Агнес в честь этой женщины невиданной храбрости.
Джессика с восхищением смотрит на дочь. Пусть та бросила школу, пусть с ней случаются
приступы «боббифишеризма», как она сама это называет, но мать не может не признать, что
произведенное ею на свет создание становится с годами все красивее и умнее.
Джессика говорит себе, что родила свою улучшенную копию, совершенную и эстетически, и
интеллектуально. Неспровоцированные приступы бешенства – не такая уж высокая плата за
совершенство.
– Ты тоже воительница, мама?
Светло-серые глаза Моники сияют.
– Я веду войну не с английскими рыцарями, а с невежеством. Вернее, я даю дорогу уму, в
особенности детскому. По мне, куда интереснее тратить свою энергию на то, чтобы помогать
восхождению других, чем сбивать с ног тех, кто нас раздражает.
Джессика показывает Монике приглашение.
– Одним словом, ты – шотландка, а раз тебе предстоит сражаться в Англии, то, полагаю, мой долг
– тебя сопровождать.
Мать и дочь заговорщически переглядываются и снова крепко обнимаются.

[djjaz63]

11
В Лондоне дождь.
При виде старых зданий английской столицы у Николь О’Коннор возникает чувство, что она
открыла для себя отживший мир, заслуживающий забвения. Она ощущает боль и гнев, ей памятны
интриги и войны, отличающие нервный центр Британской империи. Все в этом городе кажется ей
отмеченным заносчивостью, высокомерием, презрением.
Даже красные двухэтажные автобусы для нее – тяжелый и неуклюжий металлолом.
Проезжая мимо Букингемского дворца, она буквально дрожит от омерзения.
Здесь гнездо монаршего семейства, оплота дерзости и высокомерия, погрязшего в возмутительной
роскоши и плюющего на свой и на все прочие народы. Сколько преступлений совершено во имя этого
усыпанного драгоценностями класса аристократов…
На память ей приходят рассказы отца о бедствиях ирландцев и о враждебности к ним англичан.
В Дублине на одной и той же улице соседствовали обжирающиеся англичане и голодающие
ирландцы, обреченные на бегство, гибель, людоедство…
Она знает, что наилучшей местью за предков будет посрамление одной ее противницы за другой, в
особенности англичанок.
Под турнир отдан зал приемов отеля «Саутгемптон», старинного дворца в центре Лондона с
фасадом, густо покрытым замысловатыми барельефами.
Николь О’Коннор уже не начинающая 12-летняя шахматистка, игравшая в Рейкьявике; теперь она
– молодая женщина, осознающая свою силу. После 1972 года она не участвовала в крупных
соревнованиях, но все это время повышала свое шахматное мастерство в играх с друзьями.
Она входит в отель и шагает через вестибюль, полный позолоты, мраморных скульптур, картин.
Пол зала покрыт толстым кроваво-красным ковром. Указатели приводят ее в зал, где пройдет турнир.
Остальные шахматистки уже там.
Николь узнает среди них ту, что пыталась задушить ее в Рейкьявике.
Не может этого быть!
Она невольно вспоминает, как задыхалась, когда эта девчонка вцепилась ей в горло с явным
намерением ее убить. Но она гонит это воспоминание и быстро приходит в себя благодаря
медленному глубокому дыханию.
Настало время отомстить. Не знаю еще, как я это сделаю, но точно знаю, что отомщу.
Все шахматистки уже в зале. Президент английской федерации, женоподобный господин в
рубашке и шейном платке, обращается к ним писклявым голосом:
– Добро пожаловать, дамы и господа! Рад, что вы съехались со всех концов света ради этого
небывалого события. Хочу представить всем нашу почетную гостью.
Он учтиво поворачивается к красивой блондинке лет тридцати. На ней шикарный светло-голубой
костюм с большим розовым цветком в петлице.
– Встречайте Маргарет Джей Каллагэн, дочь нашего премьер-министра Джеймса Каллагэна.
Все хлопают, женщина делает реверанс.
Организатор отодвигает занавес с доски, на которой написаны имена участниц соревнования.
Николь находит Монику Макинтайр. Еще не увидев номер ее стола, она убеждается, что уже сидит
напротив нее.
Как она изменилась! Как похорошела!
Николь смотрит на собственное отражение в зеркале на стене.
Не то что я… Маленькая, коротко стриженная, волосы светлые, кожа белая – не на что смотреть.
Это умозаключение только укрепляет ее волю к победе.
Моника Макинтайр – не первая ее противница. Первой становится канадка из Ванкувера.
Николь прибегает к своей испытанной стратегии: к надвигающейся, душащей шеренге пешек.
Начав когда-то играть в такой манере, она испытала на крепость массу оборонительных стратегий.
Канадка не находит способа ей противостоять, как ни старается: пехота Николь обездвиживает все
ее фигуры и съедает обоих ее слонов.
Николь, пожимая ей руку, думает: Я – как ресторан, готовящий всего одно блюдо, зато уж его
доводит до совершенства.
Следующая ее противница – новозеландка, с ней она тоже расправляется играючи. Потом громит
представительниц Южной Африки и Индии. Все они, уроженки далеких англоговорящих стран, не
могут остановить наступление ее пешечной шеренги.
Так я сокрушаю остатки колониальной империи XVIII века…
Настает черед игры с англичанкой, девушкой старше Николь, но та сразу определяет, что
возобладает и над ней. Это она и делает при помощи своей привычной стратегии. Девушка встречает
гримасой ловушку за ловушкой, в которые попадают ее фигуры.
Вот и первая брешь в гордыне вероломного Альбиона!
Делая ход за ходом, Николь поглядывает издали на Монику Макинтайр. Та тоже выигрывает
партию за партией.
Скоро мы встретимся.
Так и происходит. Николь побеждает англичанку, Моника – свою противницу. Обе прошли в
четвертьфинал и теперь сидят за одним столом.
Еще две партии – и схватка за кубок!
Партии четвертьфинала играются на сцене, под прожекторами, молодых шахматисток
фотографируют во всех ракурсах, после чего они усаживаются друг напротив друга.
Она знает, что я ее узнала.
Арбитр подбрасывает монетку, Николь выпадает «орел», игра белыми. Ей начинать партию.
Соперницы обмениваются рукопожатием. Как будто желая показать этой американке, что она не
боится ее физической силы, Николь так стискивает ей ладонь, что заставляет ее вскрикнуть.
Перед началом партии Николь замечает, что Моника ставит свои фигуры строго по центру клеток.
Маньячка, прямо как Бобби Фишер.
Организатор подает знак, что можно начинать. Николь делает ход белой королевской пешкой
через клетку, чтобы занять центр доски.
Американка ходит таким же образом черной ферзевой пешкой.
Николь выдвигает все белые пешки. Она верна своей привычной технике – строит шеренгу из
пешек, которая понемногу наступает.
В какой-то момент противница надолго задумывается. Часы громким «тик-так» отсчитывают
секунды.
Тик-так, тик-так.
Николь кажется, что она чувствует, как мозг американки ищет способ выскочить из неотвратимой,
медленно захлопывающейся ловушки.
Главное – не улыбаться, сохранять невозмутимое выражение лица.
Тик-так, тик-так.
Николь знает, что в следующие несколько минут решится вопрос о том, кто из них двоих выйдет в
полуфинал, а может, даже одержит победу в этом международном турнире.
Я ее опрокину, как опрокинула в Рейкьявике. Если после этого она на меня набросится, то я уже не
дам ей спуску. Получит от меня кулаком в подбородок!

[djjaz63]

12
Моника Макинтайр пристально смотрит на бывшую свою соперницу по Рейкьявику.
Как сильно она пожала мне руку!
Не иначе, все еще зла на меня за ту дурацкую стычку.
Моника переводит взгляд на шахматную доску.
Та же самая стратегия. В тот раз она победила меня, выстроив шеренгу из пешек. Нет уж, в этот
раз я не поддамся.
Я отыщу ее слабое место. Не может не существовать способа самой перейти в наступление.
Моника смотрит на часы.
Тик-так, тик-так.
Не переживай за время, страх мешает думать.
Самое главное, не входить в роль жертвы.
Я должна нащупать оригинальную комбинацию ходов, которая позволит переломить ход игры.
Она вздыхает.
Похоже, она отлично знает эту стратегию и навязывает мне подчинение. Должен существовать
способ вырваться из поля ее компетенции.
Выход существует всегда.
Кроме шахмат, Моника много чем увлекается, в том числе историей.
Она роется в памяти, ища аналогии.
Великая Китайская стена.
Построена китайскими императорами, чтобы помешать вторжению монголов. Продержалась долго,
пока Чингисхан не нащупал в ней слабое место. Он подкупил китайского солдата, тот открыл ворота
и впустил монгольскую конницу.
Все было кончено. Стена, сооружение которой началось в 200 г. до н. э., стена, за тысячу лет
погубившая не менее трех миллионов работников-рабов и считавшаяся непреодолимой, оказалась
бесполезной из-за простого человеческого фактора.
Один-единственный продажный китайский страж предал своих и отворил ворота тысячам
всадников Чингисхана. После этого ничто не смогло их остановить, они завоевали весь Китай.
У любой самой крепкой цепи непременно есть слабое звено.
Тогда решением стали всадники…
Моника продолжает ломать голову, несмотря на назойливое тиканье.
Почему бы не пустить в ход коня, почему не ударить им в самое слабое место… Ведь только эта
фигура умеет перепрыгивать через преграды, в том числе через стены из пешек.
Молодая шахматистка с серебристо-серыми глазами поднимает кончиками тонких пальцев своего
черного коня и медленно берет им белую пешку, элемент неприятельской стены. Она знает, что
жертвует важной фигурой, но готова дорого заплатить за разрушение пешечной шеренги.
Удивленная австралийка заполняет возникшую брешь.
Одной жертвы, коня, недостаточно, Монике приходится пожертвовать и вторым конем, чтобы
проделать в стене постоянный проход.
Белокурая австралийка чуть заметно моргает. Она понимает, что, даже лишив противницу двух
важных фигур, теряет не только центр доски, но и неуязвимость своих атакующих порядков.
Зрители вокруг не понимают, зачем черные сделали два этих самоубийственных хода.
Партия продолжается. Белые силятся заполнить зияющую дыру, но поздно. В порядки белых,
ставшие оборонительными, врывается черный ферзь.
Некоторые из зрителей не могут сдержать восхищенных восклицаний.
Пользуясь своей способностью ходить на большие расстояния, ферзь угрожает белым фигурам,
которым теперь трудно передвигаться по доске, ведь они заперты за шеренгой своих пешек, раньше
служившей им защитой, но теперь ставшей помехой. Численное преимущество белых утрачивает
былое влияние, их фигуры уже мешают друг другу.
Австралийка уже не просто озабоченно моргает, сильное волнение проявляется в том, как она
щиплет себе подбородок.
Дальнейшие события – последствия этого перелома.
Черный ферзь беспрепятственно съедает белые фигуры одну за другой. Всего одна фигура
хозяйничает на доске, не прибегая к помощи других. То, что вытворяет на доске черный ферзь,
похоже на танец. Он раз за разом занимает выгодную позицию и, пользуясь своей способностью бить
издалека, наносит удары наотмашь. Белые фигуры падают одна за другой.
В конце концов на доске остается только изолированный белый король да несколько пешек,
выдвинутых слишком далеко, чтобы прийти к нему на выручку.
– Шах, – спокойно произносит Моника.
Белый король пятится мелкими шажками, преследуемый черным ферзем.
Моника не спешит со смертельным ударом. В конце концов происходит неизбежное: белый король
оказывается в тупике, из которого нет выхода.
Австралийка напряженно размышляет, время уходит.
Тик-так.
ТИК-ТАК, ТИК-ТАК.
Моника наклоняется вперед и шепотом произносит:
– Vulnerant omnes ultima necat[4].
Николь услышала ее слова, но изображает непонимание, совсем как когда-то Присцилла при
произнесении Моникой цитаты на латыни.
Австралийка застыла и не шевелится, секунды бегут все быстрее.
ТИК-ТАК, ТИК-ТАК, ТИК-ТАК…
Тиканье кажется оглушительным, потому что все вокруг затаили дыхание.
Моника медленно опускает веки, ее охватывает невыразимо приятное чувство.
Месть.
Видишь, я не позволила одолеть меня твоей проклятой шеренге пешек.
Австралийка вздыхает и, не дав Монике произнести роковые слова «шах и мат», кладет на доску
своего короля.
Моя взяла!
Побежденная протягивает победительнице руку. В этот раз сильнее пожатие американки.
– То, что вы сейчас сказали… omnes necat. Это на испанском? – спрашивает Николь.
– На латыни.
– Что это значит?
Вопрос задан веселым тоном, как будто во время партии ничего не произошло, как будто вокруг
них не толпятся любопытные, как будто их обеих не сжигает вражда.
После долгой паузы Моника отвечает, чеканя каждое слово:
– «Все ранят, последняя убивает». Такие слова писали на своих солнечных часах древние римляне,
считавшие, что время все разрушает. Каждая секунда ранит нас, потому что мы стареем, а последняя
приканчивает, потому что мы умираем.
Австралийка кивает, можно подумать, что она услышала нечто очень поучительное. Потом она
забирает свою куртку и уходит.
Моника выясняет имя своей соперницы в полуфинале.
Джессика поздравляет дочь:
– Браво! Ты нащупала ее слабое место. Нужно было пустить в ход коней, пожертвовать ими, а
потом улучшать свои позиции и использовать время. В тебе взыграл дух твоих шотландских предков.
Ты одержала победу, как когда-то Агнес Рэндольф[5]. Я так тобой горжусь, доченька!

[djjaz63]

13
Николь О’Коннор бредет по Вестминстеру. Небо серое, начинается дождь.
Я, дочь солнца, угодила в край тоски и сырости.
В голове у нее все еще тикают шахматные часы, заглушая стук дождевых капель по асфальту.
Все эти англичане с пренебрежением смотрели на меня, маленькую австралийку, проигравшую
американке.
Ненавижу их. Ненавижу эту страну. Ненавижу то, что сегодня произошло.
Она возвращается в отель, где отец заказал для нее шикарные апартаменты.
Не могу допустить такой удручающий конец.
Она входит в свой номер, подходит к окну, смотрит на мрачный город, поливаемый холодным
дождем. Сжимает кулаки, стискивает челюсти.
Им придется за это заплатить – всем, кто там был и насмехался надо мной.
В особенности она. Она должна страдать.
В голове у нее уже зреет план.
Vulnerant omnes ultima necat? – твердит она про себя с вопросительной интонацией.
Она достает из сумки розового плюшевого кролика, которого подобрала после того, как заставила
своего верного пса и овечье стадо спрыгнуть со скалы в море.
Составив план, она решительно спускается вниз, выходит на улицу и находит уродливую
телефонную будку – красную, с гербом в виде короны.

[djjaz63]

14
Моника сидит за шахматной доской. Следующая ее соперница – русская с невозмутимым выражением
лица. Все происходит быстро, даже слишком. Моника проигрывает, не успев даже взволновать
молодую шахматистку, значительно превосходящую ее мастерством.
Что ж, финала мне не видать.
Мать и дочь вместе следят за финальной партией, в которой побеждает та же самая русская.
Соревнование завершилось, теперь состоится церемония вручения призов.
В зале отеля «Саутгемптон» приподнятая атмосфера. Президент английской шахматной федерации
поднимается на сцену и объявляет, что вручать призы будет сама Маргарет Джей Каллаган.
Дочь премьер-министра говорит со сцены в микрофон:
– Если позволите, я бы хотела выступить с короткой речью. Дело в том, что после долгих лет в
журналистике я подумываю пойти в политику. Знаю, вы думаете: «Она хочет подражать отцу». Что
ж… вы правы.
Некоторые вежливо улыбаются.
– Но все равно я с удовольствием следила за этими партиями, доказывающими, что шахматы – не
сугубо мужская игра. Я с гордостью наблюдала за этими женщинами, проявившими, невзирая на свою
молодость, столько упорства. И я спрашиваю себя, что будет дальше. Думаю, они зададут жару…
своим будущим мужьям.
Слушатели добродушно смеются.
– Шахматы! Что сказать об этой необыкновенной игре? Лично я люблю ее потому, что вижу в ней
сходство с политикой. Между прочим, прежде чем стать премьером, мой отец служил канцлером
казначейства, а это, как вы знаете, глава главнейшего английского министерства – финансов. Вряд ли
это случайность.
Опять раздается смех.
– Политическая жизнь – как шахматная партия. Полагаю, из хорошего шахматиста получится
хороший политик; обратное еще не доказано.
Публика одобряет юмор дочери премьер-министра. Та выдерживает паузу, чтобы закрепить
произведенный эффект.
– Мой отец принадлежит к партии лейбористов, но я всегда считала это этикеткой без реального
смысла. Противопоставления «консерваторы – лейбористы» не существует, просто одни играют
белыми, другие черными. Часто они меняются местами. Не надо быть наивными. Все политики
кончали одни и те же престижные факультеты, все они – выходцы из семей крупной буржуазии,
никогда ни в чем не испытывали недостатка, просто в какой-то момент сказали себе: «Я скорее взойду
на вершину по северному – или по южному – склону». Кто-то принадлежит к партии консерваторов,
кто-то – к партии лейбористов. Но это одни и те же альпинисты, стремящиеся к власти, и одна и та
же вершина. Еще одна аналогия с шахматами: всегда есть два политических направления. Одни
ставят на рабочих, то есть на пешки, другие – на хозяев, то есть на ладьи[6].
Снова смех в зале.
– Даже в партии моего отца есть разделение между теми, кто считает, что надо вкладывать больше
денег в народ, и теми, кто склонен отдавать предпочтение промышленникам, создающим рабочие
места.
В зале оживление.
– И все же я считаю, что самая сильная фигура – ферзь. И последнее, что я бы хотела здесь сказать,
это… – И она выкрикивает: – GOD SAVE THE QUEEN. Боже, храни королеву!
Некоторые затягивают британский гимн, но таких немного. В зале разброд, поэтому приходится
вмешаться президенту британской федерации.
– Благодарю за речь, дорогая Маргарет, – пискляво говорит он. – Не сомневайтесь, когда вы
решите заняться политикой, мы вас поддержим. А теперь – вручение призов трем победительницам.
Принимая из рук организатора турнира бронзовый кубок, Моника уже думает о том, где водрузит
его в своей квартирке.
Джессика не скрывает гордости за дочь, не вырвавшую победу, но все равно добравшуюся до
пьедестала победителей.
– Ты гений! – говорит она ей. – Ни секунды не жалею, что приехала и нахожусь здесь.
– Спасибо, мама. Я бы предпочла, конечно, золотой кубок, но эта русская слишком сильна.
– Мне понравилась твоя победа над австралийкой, ты играла очень оригинально.
– Часто решение состоит в том, чтобы пожертвовать фигуры, это открывает дорогу.
– Я была уверена, что она у тебя выиграет, как тогда в Рейкьявике, – сознается Джессика.
– Сила ума в том, чтобы не совершать дважды одну и ту же ошибку. Или найти решение, не
найденное в первый раз.
– Очень надеюсь, что эта победа побудит тебя вернуться за шахматную доску. Вижу, у тебя
настоящий талант.
Еще не стихли аплодисменты, когда к организатору подходит человек в форме полицейского и
что-то шепчет ему на ухо. Тот с недоуменным видом направляется к дочери премьера и что-то ей
говорит. Выражение лица Маргарет Джей Каллаган резко меняется. Бросив последний раз взгляд в
зал, она хватает сумочку и торопится к двери.
– В чем дело? – удивляется Моника.
– Какие-то семейные проблемы, – предполагает ее мать.
У организатора чрезвычайно встревоженный вид. Посовещавшись со своим окружением он,
сбиваясь, говорит в микрофон:
– Леди и джентльмены, прошу вас сохранять спокойствие.
Этим он внушает всем беспокойство. Нет лучше способа породить тревогу, чем попросить
спокойствия.
– Мы думаем… – лепечет он. – Наверное, это розыгрыш, но лучше поберечься, рисковать ни к
чему…
Волнение в зале возрастает в разы.
Президенту шахматной федерации становится все труднее говорить связно.
– Мы получили предупреждение о подложенной бомбе.
Поднимается оглушительный крик.
– Сообщение якобы исходит от ИРА. Поскольку среди нас находится – вернее, находилась – дочь
премьер-министра, мы вынуждены принять эту угрозу всерьез. Прошу всех организованно покинуть
зал.
Появляются полицейские, чтобы помочь эвакуации, но это не предотвращает всеобщей паники.
Люди толкаются, чтобы побыстрее добраться до единственного выхода из зала.
Монику и ее мать увлекает за собой толпа. Все одновременно бросаются в одном направлении, что
вскоре приводит к образованию затора, когда никто уже не может сдвинуться с места. Сзади
напирают, но впереди пробка. Люди стиснуты, как сельди в бочке.
В голове у Моники против ее воли включается счетчик плотности.
Нас уже пятеро на один квадратный метр.
Молодая жительница Нью-Йорка и ее мать не могут сделать ни шагу, они полностью зависят от
людей вокруг.
Президент шахматной федерации, оставшийся на сцене, продолжает говорить в микрофон:
– Прошу вас, леди и джентльмены, не бегите все сразу к выходу, он здесь один…
Но никто его не слушает, каждый озабочен только спасением собственной шкуры.
Моника и ее мать чувствуют, что напор нарастает. Общее напряжение усугубляется из-за
испуганных криков:
– ПРОПУСТИТЕ!
– ПОДВИНЬТЕСЬ!
Шестеро на квадратный метр, фиксирует счетчик в голове у Моники.
Ее стискивают все сильнее. Вскоре она перестает чувствовать под собой пол. Ее куда-то относит.
Направление мне больше не подвластно.
Рядом уже нет матери: Монику несет в одну сторону, Джессику в другую.
– Мама!
Монике уже трудно дышать, напор все усиливается. Вокруг все громче кричат, общая паника
нарастает.
Семеро на квадратный метр.
Напор уже невозможно вытерпеть.
Настоящий кошмар!
Моника ничего не слышит, почти ничего не видит. Ее тело зажато над полом и болтается, как
марионетка.
Мама…
Серебристые глаза девушки заволакивает пелена, она лишается последних сил и теряет сознание.

[djjaz63]

15
В номере гостиницы звонит телефон. Николь О’Коннор аккуратно снимает трубку.
– Наконец-то! Я услышал по радио сообщение и испугался, что ты могла оказаться среди жертв
давки, – говорит с облегчением Руперт О’Коннор. – Похоже, там произошло что-то страшное! Как тебе
удалось вырваться?
– Не волнуйся, папа, все хорошо. Я сумела выйти и вернулась в отель.
Отец радостно переводит дух.
– Я не знал, что подумать. Говорят, там был один-единственный выход, причем слишком узкий,
потому что это зал для приемов, а не для спортивных соревнований, привлекающих много публики.
Организаторы не предусмотрели такого наплыва. А тут еще дочь премьер-министра, вручающая
кубки! Для террористов она – лакомая мишень. Ответственность за бомбу взяла на себя ИРА, отсюда
приступ паники. Представь, что было бы, если бы в давке опрокинули и затоптали дочь главы
правительства!
Николь ждет несколько секунд и спрашивает отца:
– Не знаешь, кто-нибудь погиб?
– Я слышал о множестве раненых. Некоторые сильно пострадали.
– Полагаю, это, в основном, англичане. Ты сам говорил мне, папа, что все эти люди – потомки тех
свиней, которые преследовали наших предков. Они получили по заслугам, разве нет?
Руперт О’Коннор удивлен ее замечанием и легкомысленным тоном.
– Если бы дочь премьер-министра оказалась среди пострадавших, то это было бы справедливым
возмездием, ты так не считаешь? – не успокаивается Николь, рассеянно теребящая свою плюшевую
игрушку.
Отец молчит, не зная, что ответить.
– В общем, я рад, что ты цела и невредима, Никки, – произносит он наконец. – Подробности узнаю
из выпуска новостей.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: драма в Отфай
Это произошло в 1870 году.
Франция воевала с Пруссией.
Вдали от района боев, в деревне Отфай в Дордони, Камиль де Майар, сын мэра, зачитывал вслух
новости односельчанам, интересовавшимся последними событиями.
16 августа 1870 г. в деревне было многолюдно по случаю ежегодной ярмарки скота. Когда Камиль
сообщил о поражении при Рейхсхофене, вынудившем французскую армию отступить,
присутствующие обвинили его в намеренном разглашении дурных новостей с целью деморализации
французов.
Некоторые предположили, что сын мэра делает это специально, находясь на содержании у врагов.
Камиль пытался оправдываться, но толпа только сильнее распалялась. При помощи нескольких своих
арендаторов он сумел сбежать.
Его кузен Ален де Моней, аристократ, уважаемый и очень щедрый человек, как раз собиравшийся
отправиться добровольцем на войну с пруссаками, прослышал об инциденте и поспешил на место
спора. Ему хотелось покончить с глупым недоразумением и успокоить толпу, беспричинно
набросившуюся на его двоюродного брата.
Но не тут-то было. Какой-то крестьянин закричал: «Этот тоже прусский шпион!» Напряжение
тотчас усилилось, Ален получил первую затрещину, дальше последовал самосуд. Попробовал
вмешаться кюре Отфая: угрожая толпе пистолетом, он сумел увести Монея и спрятался вместе с ним
у себя дома. Толпа осадила дом, священник попробовал отвлечь ее, предложив выпивку.
Но вино еще сильнее распалило нападавших. Крестьяне, вдохновленные своей численностью,
нашли, схватили и повесили Монея на суку вишневого дерева. «Виселица» обломилась, тогда
крестьяне решили забить до смерти своего кюре. Но один из их вожаков крикнул: «Мало просто убить
этого пруссака, пусть сперва помучается!» Кюре поволокли мучить в кузницу. Некий Паскаль, один из
слуг Монея, сумел освободить кюре и помог ему сбежать. Последовала недолгая охота, крестьяне
поймали беглеца, осыпали его ударами и потащили на костер, чтобы сжечь живьем. После этого
некоторые из палачей стали… пожирать обгоревшие останки.
Эта история с самосудом и людоедством наделала в тогдашней Франции большого шуму.
Четверых виновных опознали и арестовали. Их быстро отдали под суд и приговорили к казни.
После тех событий утекло много воды, но деревня Отфай хранит память о трагедии, когда глупое
недоразумение подтолкнуло толпу к смертоубийству.
Эдмонд Уэллс.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания

[djjaz63]

16
Придя в себя, Моника Макинтайр чувствует мерзкий вкус во рту. Она открывает глаза. Первое, что
она видит, – огромный нос, два глаза, рот. Лицо тяжело дышащего мужчины. Она содрогается от его
сопения и слишком пристального взгляда.
Потом она понимает, что лежит в постели, замотанная в простыни.
Мужчина говорит, обращаясь к кому-то другому:
– Готово, к ней вернулось сознание.
На ее лоб ложится чужая ладонь.
– Жар прошел, – сообщает мужской голос.
Мужчина немолод, на нем белый халат. Стоящая рядом с ним молоденькая медсестра с тревогой
смотрит на Монику.
Белый потолок, белые стены. Я в больничной палате.
Она тут же вспоминает, кто она такая и что произошло за несколько секунд до того, как она
лишилась чувств.
Предупреждение о заложенной бомбе.
Всеобщее смятение.
Все в едином порыве бросаются к выходу.
Все дружно меня стискивают.
Сжимают.
Толкают.
Мои ноги уже не касаются пола.
Меня тащит куда-то влево.
Мамин испуг.
Паника.
Вопли.
И… больше ничего.
– Вы меня слышите, мисс Макинтайр?
Она утвердительно моргает, кивает.
– Вы легко отделались: всего несколько кровоподтеков и царапин.
Моника пытается приподняться на локтях, но это усилие пока что не для нее, у нее ощущение, что
все ее мышцы превратились в папье-маше.
– Мужайтесь, – почему-то говорит ей врач.
Зачем он меня подбадривает? Какая в этом необходимость?
– Все идет хорошо. Обошлось ушибами, потеря сознания – это результат панической атаки от
сдавливания в толпе.
Врач выдерживает паузу и жестом велит медсестре приподнять Монику на подушках.
– Как ваше самочувствие сейчас?
Зачем весь этот церемониал?
Врач ерзает на стуле, его взгляд бегает, он вздыхает и бормочет:
– Мне очень жаль…
Это еще с какой стати?
– Очень-очень жаль. Я ничего не смог сделать.
О чем это он?
– Ваша матушка…
Что с моей мамой?..
– …она упала, ее затоптали.
Мама?!
– Множественные ранения, несовместимые с жизнью.
Нет, не может этого быть! Это какая-то ошибка. Это ложь.
– Мы ничего не смогли сделать.
НЕЕЕЕЕЕЕЕТ.
Моника сбрасывает простыни, спрыгивает на пол, выбегает из палаты, все опрокидывает на бегу,
кричит не своим голосом. Санитары ловят ее и колют успокоительное.

[djjaz63]

17
Ведущий телевизионных новостей сообщает о последствиях давки в отеле «Саутгемптон» во время
женского турнира по шахматам англоговорящих стран, на котором присутствовала дочь премьер-
министра Великобритании: 27 раненых, трое погибших.
На экране фотографии жертв.
Уточняется, что одна из погибших – Джессика Макинтайр, мать чемпионки США по шахматам
среди женщин и бронзового призера этого турнира Моники Макинтайр.
Николь О’Коннор медленно встает, открывает чемодан, достает шахматы, расставляет на доске все
фигуры.
Сделав несколько ходов, соответствующих, по ее мнению, недавнему развитию событий, она
создает ситуацию, в которой несколько пешек окружают, а потом съедают конкретную фигуру.
Черную пешку.

[djjaz63]

18
Моника крепко прикручена к койке, извиваться бесполезно.
Подходит врач. Он обращается к ней с тактом, но твердо:
– Мисс Макинтайр, мы хорошо понимаем, какую вы испытываете боль, и сочувствуем вашей
утрате. На вашу долю выпало тяжелейшее испытание. Однако мы удивлены вашей буйной реакцией
на сообщение о кончине вашей матери. Мы обратились за разъяснениями к шахматной федерации и
выяснили, что эта выходка… не первая. Диагноз, поставленный моими коллегами и мной,
заключается в том, что вы страдаете маниакально-депрессивным психозом. От него есть эффективное
лечение. Какое-то время вы проведете у нас, чтобы мы смогли вам помочь.
Что еще за бредни?
Монику везут в палату, набитую медицинскими приборами и электроникой. Она понимает, что ее
собираются лечить электрошоком. После укола она засыпает. Пробудившись, Моника чувствует боль,
но при этом она очень спокойна. Над ней висит капельница, в сгиб руки вставлена игла катетера.
Мне снится страшный сон. Ничего этого не было. Надо только проснуться…
К ней обращается врач:
– Учтите, сейчас вы опасны для самой себя и для других. Вам требуется лечение. У вас нет выбора.
Если не лечиться, приступы повторятся и усилятся.
Этого человека не существует, он – всего лишь плод моего воображения. И всей этой ситуации не
существует. Вот открою глаза – и окажусь в своей постели, услышу мамин голос, она скажет мне, что
поставила на камин завоеванный мной бронзовый кубок.
– На счастье, существует очень полезная молекула – литий. Она дает превосходные результаты, но
есть и неудобства, связанные, в частности, с вашим юным возрастом. Если долго принимать литий
большими дозами, то вам грозит бесплодие. Вы не сможете иметь детей.
Моника внимательно смотрит на врача, ее разбирает смех.
Им меня не провести! Я поверила было, что и впрямь нахожусь в больнице и что ко мне применяли
электрошок. Скорее бы увидеть маму, мы вместе посмеемся над этой дурной шуткой. Но что-то у меня
мутится в голове, перед глазами все плывет, трудно думать… Почему мне отказывает мозг? В
памяти провал. Произошло что-то важное, но никак не вспомню что…
Она опять вертится. Медсестра подливает в ее капельницу какую-то прозрачную жидкость.
– Не волнуйтесь, мисс, вы не одна, к вашим услугам все специалисты нашей службы, и я могу вас
заверить, что они готовы вам помочь.
Все эти слова кажутся Монике хаосом из звуков, она не улавливает их смысла. Ей понятно одно:
Какие-то люди хотят причинить мне зло. Я должна остаться одна, только тогда я смогу
самостоятельно мыслить и понимать происходящее.

[djjaz63]

19
В сиднейском аэропорту приземляется рейс из Лондона.
Руперт О’Коннор приехал встречать Николь в красном «Роллс-Ройсе». Он забирает ее багаж, она
удобно устраивается в роскошной машине.
По пути на ранчо он говорит со вздохом:
– Я ужасно за тебя беспокоился из-за этой кошмарной толкучки.
– Теперь я здесь, все хорошо.
– Все-таки я должен кое в чем признаться. Я рассказывал тебе о наших ирландских корнях, о
голоде, угробившем стольких наших соотечественников, о нашем предке, убивавшем англичан и
основавшем нашу династию здесь, в Австралии. Рассказывал о своей потребности защищать
угнетенных во всем мире, признавался, что поддерживаю некоторые группировки. А теперь сознаюсь,
что поддерживаю и финансирую главным образом ИРА. Узнав про «Саутгемптон», я испугался, что
тревогу посеяли мои друзья.
– Интересно! Может быть, объяснишь, как ты это делаешь?
По пути на ранчо Руперт рассказывает о системе финансирования, о подставных компаниях, о
тайном снабжении деньгами людей, считающихся в большинстве стран террористами.
Получается, что своим современным оружием члены ИРА обязаны отцу Николь. Это благодаря ему
у них получается так эффективно действовать против англичан.
– Я говорю тебе все это потому, что рано или поздно меня не станет, и тогда ранчо перейдет к
тебе. А еще мне хотелось бы, чтобы ты продолжила эти мои параллельные занятия. В память о
страданиях наших предков!
Николь кивает в знак согласия, и Руперт развивает свою мысль:
– Истинная сила человека проявляется тогда, когда он борется для блага других. Комфорта,
богатства, личной безопасности для счастья недостаточно. Необходимо стремление чего-то достичь в
интересах многих людей. Смотри, вот пример: от приверженности пьянству тебя спасли члены
Ассоциации анонимных алкоголиков. Ты должна продолжить нашу борьбу за освобождение народов,
начиная с угнетенных ирландцев.

[djjaz63]

20
Благодаря лечению литием Моника за несколько дней избавляется от депрессии. Она снова может
нормально думать, вот только теперь ее мысли оторваны от эмоций. Ничто ее больше не трогает. Она
способна понимать и рассуждать, но больше ничего не чувствует, как будто ее мозг подвергся
анестезии.
Едва выйдя из больницы, она на несколько дней запирается у себя и смотрит телевизор. Потом ей
звонят и просят распорядиться о похоронах матери.
В морге ей отказываются показать тело, объясняя, что, выражаясь специфическим языком этого
учреждения, оно «слишком повреждено».
Что это означает?
Она скрывает недоумение и согласно кивает.
Подписав несколько бумаг, она оказывается в крематории. Ее никто не сопровождает. Перед ней
гроб, в нем лежит ее мать. Гроб едет по ленте в печь, где его охватывают языки пламени.
Не припомню, что я здесь делаю.
При всей герметичности печи ее обоняния достигает запах горящего деревянного гроба и горящей
одежды.
Моника утомлена медикаментами.
Вспомнила. Мама. Ее затоптала толпа.
В ней опять нарастает гнев. Сердцебиение ускоряется.
Мама погибла из-за ложной тревоги с подложенной бомбой.
Моника сжимает челюсти и кулаки. Ей требуется усилие воли, чтобы справиться с собой.
Не проходит и часа, как ей выдают урну с прахом матери. Из уважения к ее шотландским корням
бюро похоронных услуг по своей инициативе подобрало урну с шотландской символикой: флагом –
синим, с белым косым крестом и гербом страны – зеленым чертополохом с сиреневым цветком с
девизом «Шотландия навсегда».
Моника выходит из крематория сама не своя.
В Лондоне неизменный дождь.
Проклятый город. Проклятые англичане. Мамина смерть на их совести.
Она затоптана английской толпой.
Переходя через улицу, она едва не попадает под машину. Водитель рассерженно гудит.
Убийца – толпа… Или тот, кто сообщил о бомбе.
Она замирает как вкопанная.
Кто мог это сделать?
Она входит в английский паб и заказывает чай.
Кто убил мою мать?
Она тяжело дышит, глядя на урну с прахом.
Я не стану сидеть сложа руки.
Она рассматривает урну. Ее взгляд задерживается на слове «Шотландия».
Решено: она обратится в Скотленд-Ярд, здание на берегу Темзы, севернее Вестминстерского моста,
на набережной Виктории.
Это большое белое сооружение, похожее на современный отель.
Она долго ждет, потом переходит от кабинета к кабинету, пока не оказывается перед дверью с
табличкой «лейтенант Максвелл». Она садится напротив лейтенанта, не выпуская из рук урну,
которую подпирает коленями.
– Мне сообщили о вашем визите. Сначала позвольте выразить вам мои соболезнования, – начинает
полицейский почтительным тоном.
– Чья это работа? – задает она вопрос, ставя урну с прахом на его стол. – Кто поднял ложную
тревогу?
Полицейский берет папку с делом и быстро ее листает.
– Звонок поступил из телефона-автомата. Значит, звонивший остался неизвестным.
– У вас есть запись звонка?
– Да, имеется.
– Можете ее мне включить?
– Сожалею, учитывая политический контекст, а именно присутствие в зале отеля дочери премьер-
министра и тот факт, что попытку теракта взяла на себя Ирландская республиканская армия, данная
улика недоступна для общественности.
Она сжимает зубы и сопит.
– Мужчина или женщина?
Лейтенант опять сверяется с делом.
– На это я могу ответить: звонила женщина.
– Молодая, старая?
Он заглядывает в папку.
– Скорее молодая.
Моника тяжело дышит и долго смотрит через плечо полицейского, на стену.
– Выпьете кофе? Может быть, чаю? – предлагает он.
– Вы ее найдете? – отвечает она вопросом на вопрос.
– Мы не имеем средств для опознания звонившей.
– То есть она может оказаться кем угодно?
– В этом вся проблема с анонимными предостережениями о бомбе. Звонившая может даже
принадлежать к молодым шутникам, поспорившим: «Слабо тебе позвонить в полицию и сказать, что
подложена бомба?» Кто-то мог добавить: «Будешь звонить – назовись членом ИРА, придай угрозе
серьезности!»
Сопение Моники переходит в хрип. Она представляет себе надпись на надгробии Джессики, если
оно появится: «Насмерть затоптана толпой после шуточного предупреждения о подложенной бомбе».
Она неподвижно смотрит на фотографии разыскиваемых подозреваемых на стене позади
полицейского.
– Почему вы называетесь «Скотленд-Ярд»? Это как-то связано с Шотландией?
Он удивлен тем, что она меняет тему.
– Нет, просто первоначально наша служба размещалась на улице с этим названием в квартале
Сент-Джеймс.
Моника кивает и возвращается к главному.
– Если бы вы сами потеряли мать при таких обстоятельствах, то что бы вы предприняли, чтобы
найти ответственного за покушение?
– Как понимать ваш вопрос?
– Предположим, вы бы захотели любой ценой найти виновного. Вы профессиональный
следователь. Как бы решали эту задачу?
– Очень боюсь, что и тогда был бы бессилен. Повторяю, анонимный звонок из телефонной будки
не позволяет опознать звонившего. Как я сказал, у нас нет технических средств решить эту проблему.
Одного голоса для опознания недостаточно. Подозреваемых могут набраться миллионы.
Дыхание Моники становится все нервознее.
– Но вы согласны, что убийство таким способом, при таких условиях – это подлость из подлостей?
Напоминаю вам, ее затоптали до смерти!
– Да, конечно…
– И вы согласны, что подобное преступление не может остаться безнаказанным? Что виновной
нельзя позволить жить припеваючи?
– С этим нельзя не…
Моника вскакивает и с искаженным судорогой лицом кричит:
– ТАК ЧЕГО ЖЕ ВЫ ЖДЕТЕ, ПОЧЕМУ НЕ НАЙДЕТЕ И НЕ СХВАТИТЕ ВИНОВНУЮ?
Она вцепляется лейтенанту Максвеллу в глотку, ему трудно разжать ей пальцы. Она вопит, плюясь
ему в лицо:
– В ТОМ-ТО И ДЕЛО, ЧТО ВЫ, ПОЛИЦЕЙСКИЕ – БЕСТОЛОЧИ! ВЫ БЬЕТЕ БАКЛУШИ! У ВАС
УБИЙЦЫ БРОДЯТ НА СВОБОДЕ! ИЗ-ЗА ТАКИХ, КАК ВЫ, МОЯ МАТЬ НИКОГДА НЕ БУДЕТ
ОТОМЩЕНА! В ЭТОЙ СТРАНЕ ОТСУТСТВУЕТ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!
Вбегают полицейские в форме и хватают Монику. Им не сразу удается оторвать ее от лейтенанта
Максвелла.

[djjaz63]

21
31 декабря 1978 года.
После возвращения Николь О’Коннор из Лондона прошло полгода.
На ранчо все весело танцуют, празднуя Новый год.
Николь вся потная после рок-н-ролла с друзьями, по большей части – тоже студентами-
социологами из Сиднея.
Быстрый танец сменяется медленным. Звучит Hotel California, свежая композиция группы Eagles,
занимающая первые строчки чартов. Николь не может не вспоминать другой отель, «Саутгемптон», и
это воспоминание вызывает у нее улыбку.
Многие приглашают ее танцевать под эту песню, но она всем отказывает, отходит от веселых
гостей, поднимается на второй этаж и садится перед телевизором. Ее интересует обзор заметных
событий 1978 года. Достав блокнот, она записывает:
Февраль: запуск на геостационарную орбиту спутника «Навстар», первого, позволяющего найти на
Земле любого человека, любой предмет.
Март: загрязнение океана из-за крушения у берегов Бретани танкера «Амоко Кадис». Это
происшествие названо «экологической катастрофой века».
Май: в Италии члены «Красных бригад» похищают Альдо Моро, лидера христианских демократов.
Его удерживают несколько дней, а потом казнят.
Июль: рождение первого «ребенка из пробирки», девочки по имени Луиза Браун.
Сентябрь: Кэмп-Дэвидские соглашения между Египтом и Израилем. Главы двух государств, Анвар
ас-Садат и Менахем Бегин, подписывают мирный договор под патронажем президента США Джимми
Картера. Египет признает существование Израиля, Израиль уходит с Синайского полуострова.
Сентябрь: в маленькой Республике Гайана 914 членов секты «Храм народов» совершают
самоубийство, приняв цианистый калий по приказу своего гуру Джима Джонса, мнящего себя
Иисусом Христом.
Ноябрь: кризис с «людьми в лодках» в результате бегства вьетнамцев от коммунистического
режима. Большинство пытается добраться до соседних стран в лодках, на плотах и на самодельных
суденышках, тонущих в открытом море. Уцелевших поднимают на борт своих судов члены западных
гуманитарных ассоциаций.
Соединенные Штаты отказываются от разработки нейтронной бомбы, уничтожающей все живое, но
оставляющей невредимыми материальные ценности.
Николь удовлетворена: в ее 18 лет на ее счету есть убитые, овцы и люди. Она чувствует себя
пастушкой, умеющей направлять в нужную сторону целые стада.

[djjaz63]

22
Уже полгода Моника живет в состоянии прострации, одна, в нью-йоркской квартире матери. После
возвращения из Лондона она чувствует себя отрезанной от мира.
У нее больше нет даже желания смотреть по телевизору обзор главных событий года.
Гибель матери затмила для нее все остальное.
Она берет фотоальбом, листает страницы и рассматривает фотографии, вспоминая время, когда
они еще были вместе, как две подруги.
Потом она переводит взгляд на урну с прахом матери.
– Я найду ту, кто это сделал. Сколько бы времени это ни заняло, я отомщу за тебя, мама.
Совершившая это преступление провалится в ад, там она подвергнется заслуженной каре.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: метафора с длинными ложками
Юному ангелу захотелось узнать, в чем разница между раем и адом. Он нашел архангела и задал
ему свой вопрос.
Архангел подвел его к двум дверям и открыл одну. Юный ангел увидел комнату с большим
круглым столом. Посредине стола стоял котелок, источавший упоительный аромат. Сидящие за
столом обливались голодными слюнями, но у их ложек были слишком длинные ручки. Дотянуться до
кушанья и зачерпнуть его мог каждый, но из-за длины ложки никто не мог поднести рагу ко рту.
Поэтому все едва не умирали от голода.
– Вот что такое ад, – объяснил архангел.
Потом он открыл другую дверь. За ней была точно такая же комната, с таким же столом, с таким
же кушаньем, с таким же количеством едоков за столом, вооруженных такими же длинными
ложками, только не исхудавших и не оголодавших, а весело беседующих и смеющихся.
– Здесь у нас рай, – сказал архангел.
Юный ангел разинул от изумления рот.
– Не понимаю!
– В первой комнате ад, потому что там каждый пытается насытиться сам и не думает о других. А
во второй рай, потому что там додумались пользоваться длинными ложками, чтобы кормить друг
друга.
Эдмонд Уэллс.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания

[djjaz63]

Часть 4. Две буйные девушки
1
– Как объяснить силу толпы?
На календаре март 1985 года. Минуло семь лет.
Николь О’Коннор уже двадцать пять.
Она уехала из Австралии и продолжила учебу на земле своих предков, в Ирландии, а конкретно –
в Северной Ирландии, в Белфасте. Несмотря на ее молодость, качество ее научных исследований
быстро обеспечило ей место преподавателя социологии. Ее специализация – изучение толпы.
Молодая голубоглазая блондинка обращается к аудитории из 450 студентов, внемлющих ей с
разинутыми ртами. Она выводит на экран изображение старинной картины, на ней мужчина в тоге.
– Концепция мудрости толп высказывалась еще Аристотелем в 335 году до нашей эры в труде
«Политика». Там сказано, что несколько человек умнее одного. Но это для Аристотеля всего лишь
довод в пользу концепции демократии. Он не приводит никаких конкретных свидетельств правоты
этого авангардного для того времени утверждения, не подтверждает его опытным путем.
На экране следующий диапозитив – портрет французского революционера.
– В 1790 году во время Французской революции в своем «Очерке о применении анализа к
вероятности решений, принимаемых большинством голосов» Николя де Кондорсе показывает, что
если у каждого голосующего есть один шанс из двух принять хорошее решение, то чем
многочисленнее собрание, в котором он находится, тем больше вероятность, что он примет именно
хорошее решение.
Николь О’Коннор продолжает свои рассуждения, показывая студентам фотографию некоего
мужчины.
– Знакомьтесь, это один из пионеров в нашей области, тоже француз, Гюстав Лебон. В своей книге
«Психология масс», изданной в 1880 году, он первым выдвинул положение, что отдельного человека
можно исследовать не только как такового, но и как часть сообщества нескольких сотен, даже тысяч
людей.
Следующий диапозитив – лысый господин с бакенбардами.
– Это тот, кому я отдаю предпочтение: Фрэнсис Гальтон, британский антрополог и статистик. Он
был убежден, что толпы глупы. Чтобы это доказать, он попросил посетителей сельскохозяйственной
ярмарки 1906 года прикинуть вес быка. Разбирая ответы, он вывел среднее по всем ответам – 1197
фунтов, тогда как истинный вес животного равнялся… 1198 фунтам. Иными словами, ошибка
оказалась ничтожной. Желая доказать глупость группы людей, он пришел к парадоксальному выводу,
что она… умна!
Николь чувствует, что сумела заинтриговать аудиторию.
– Как вы это объясните?
Один из студентов поднимает руку.
– Крайние цифры на обоих концах шкалы компенсируют друг друга, отсюда медианная
коллективная мудрость толпы, обеспечившая правильный результат.
– Совершенно верно. Но проще всего дать вам самим поэкспериментировать с коллективным
разумом при помощи песни. Спойте общеизвестную детскую песенку «Колыбельная Коннемара» – и
вы убедитесь, что благодаря своей численности в конце концов споете ее правильно.
На экране появляются слова колыбельной:
На крыльях ветра,
В темных тревожных глубинах
Твой сон стерегут ангелы,
Ангелы стерегут тебя.
Послушай, какой ветер дует с моря.
О ночные ветры, да будет преодолена ваша ярость,
Да выживут все, кто дорог нашему острову.
Она подает взмахом руки сигнал, и все запевают. Четыреста пятьдесят студентов тянут одну
мелодию. Сначала некоторые фальшивят, но чем дальше, тем гармоничнее становится общее пение,
фальши уже не слышно, и в финале все поют в унисон.
Когда пение прекращается, все обнаруживают, что создали нечто вроде коллективного
произведения искусства.
Чувствуя, что аудитория завоевана, Николь в завершение лекции показывает фотографию
отцовского овечьего стада.
– Это принцип григорианского хорала, лучший способ продемонстрировать, что чем вас больше,
тем лучше результат!
Аудитория воодушевлена.
Николь О’Коннор благодарит студентов за их аплодисменты, тоже звучащие очень гармонично,
как недавнее пение. Ей аплодируют стоя, она этого заслужила.
Лекционный день позади. Она покидает университет и отправляется домой, в свою квартиру на
севере Белфаста. На улице у нее возникает впечатление, что за ней следят. Она как бы невзначай
озирается, и впечатление сменяется уверенностью: за ней следует по пятам какой-то человек.
Поклонник? Извращенец? Грабитель? Убийца?
Она силится вспомнить, кем может быть тот, чье отражение она видит в витрине. Это низкорослый
мужчина с рыжей бородой. Она оборачивается и оказывается с ним лицом к лицу.
– Зачем вы за мной увязались? – твердо спрашивает она.
Вблизи она убеждается, что у преследователя большие зеленые глаза, резко контрастирующие с
его рыжей, почти оранжевой бородой.
– Меня зовут Райан Мерфи. Я член ИРА, я знаю, кто вы, чья вы дочь. Хочу с вами потолковать.
Так и сказал: «Член ИРА»? Так он – боевик Ирландской республиканской армии!
Николь О’Коннор заставляет себя побороть дрожь. Они молча разглядывают друг друга. У нее нет
сил ни на крик, ни на бегство. Внезапно раздается раскат грома.
– Будет дождь. Не возражаете, если я приглашу вас в паб на пинту гиннесса?
Она не возражает. Рыжий коротышка ведет ее в паб «Гном». Там полно посетителей, все пьют пиво,
громко болтают, курят сигареты и трубки, в пабе дым коромыслом, пахнет карамелью и морковью.
– Здесь собираются католики, – объясняет Райан. Мы называем себя «защитники». На другой
стороне улицы гнездо протестантов, их называют «оранжистами», прозвище пошло от короля-
протестанта Вильгельма Третьего Оранского, вероломным путем одолевшего в сражении при Бойне
короля-католика Якова Второго.
– Когда это было?
– 10 июля 1690 года.
– Давненько…
– Да, но никто ничего не забыл. Время от времени, когда все как следует наберутся, люди из
одного из пабов переходят улицу, и повторяется бой при Бойне. Поверьте моему слову, победа редко
остается за протестантами.
– Это элемент вашего фольклора?
– Точно. Красное пиво, католическая вера и ненависть к англичанам и к их союзникам-
оранжистам… Такой вот атавизм.
Райан приносит две кружки гиннесса с белыми пенными шапками.
Николь пригубливает пиво, отпивает глоток, борется с отрыжкой.
– Рыгайте сколько влезет, мы не держимся приличий.
Она озирается.
В глубине зала рядом с пианино стоит фигура остроухого рыжебородого гнома в зеленом костюме
и цилиндре.
Райан объясняет:
– Знаю, вы родились в Австралии, для вас все это немного экзотика. Гномы – персонажи
ирландского фольклора, лесные лепреконы, которые тачают башмаки, дурачатся и ищут золото,
которое потом прячут в котелке у подножия радуги. Если вам повезет поймать такого гнома, он
предложит в обмен на свое освобождение исполнить три ваших желания.
– Вы сами, наверное, лепрекон в человечьем обличье?
Он улыбается.
– Во всяком случае, один из поводов к вам обратиться близок к тому, чем занимаются лепреконы.
– Предложите мне подурачиться?
– Нет, наполнить золотом мой котелок.
Он достает длинную трубку. Дым, который он из нее выпускает, имеет тот же карамельно-
морковный аромат, которым пропах зал.
– Как вы, наверное, знаете, Руперт, ваш батюшка, – один из главных наших финансистов.
Ей нравится холодное темное пиво. Крепости не заметно, вкусом оно похоже на немного горчащий
солодовый сок.
Кто-то садится за пианино, несколько человек начинают горланить народные песни.
– Вы молодец, что заставили петь целую университетскую аудиторию. В Ирландии все обожают
пение. Еще один атавизм.
– Чего именно вы от меня ждете? – спрашивает Николь.
– Я уже сказал. Мы бы хотели, чтобы вы попросили отца подбросить в наш котелок золотишка.
Недавно был полицейский рейд, арестовано несколько наших, в том числе наш казначей, так что…
Короче, англичане нашли наш котелок.
– Полиция конфисковала ваши деньги?
– Не полиция, а МИ-5, их секретная служба. Мы остались без гроша, это мешает планировать
акции. Словом, мы разорены, помочь нам можете только вы.
– Почему бы вам не обратиться к моему отцу напрямую?
– Он уже ответил, что дал нам максимум и что давать больше бесполезно, раз мы оказались
бессильны сберечь то, что было.
– Он прав.
– Теперь у нас новая система защиты наших средств, но связаться с вашим отцом больше не
получается… Сдается мне, мы лишились его доверия.
Вот, значит, в чем дело: они надеются, что дочь сможет повлиять на отца.
– То есть вам нужно золото для котелка гнома? – задумчиво говорит Николь, глядя на зеленого
гнома с рыжей бородой. – Но вы же сами говорите, что для достижения своей цели лепрекон готов
исполнить три желания?
В пабе поют все громче. Бармен умаялся выставлять на стойку пиво, веселые официантки снуют с
кружками между столиками. Этому месту присуща редкостная, завораживающая атмосфера.
– Верно, три желания, не больше и не меньше.
– Тогда вот мое первое желание: побывать на вашем собрании. О двух других я сообщу позже.
2
Теплым мартовским днем 1985 г. Моника Макинтайр бредет в одиночку по выжженной пустыне.
После депрессии, вызванной гибелью матери, она долго приходила в себя, принимала много
медикаментов, обращалась к психиатрам и психологам. Постепенному восстановлению помогало
чтение книг и посещение университетских курсов по истории, геостратегии и психологии.
Она даже сдала экзамены и получила диплом преподавателя, подтверждающий, что по всем трем
дисциплинам она достигла оптимального уровня. Помимо этого она активно осваивала боевые
искусства и развивала мускулатуру.
Она полностью исключила из своего меню жиры, сахара, молочные продукты, алкоголь и кофе.
С физической нагрузкой она чередовала психологическую, практикуя медитацию для
безупречного владения своей психикой.
Монике хотелось быть первой во всем. Она получила черный пояс, была крайне требовательна и
сурова к себе, достигла высокого культурного уровня. Когда она не читала, то писала, чтобы
организовать свои мысли и прийти к важным для себя умозаключениям.
Как-то раз один из психотерапевтов, к которым она регулярно обращалась, похвалив ее за логику
и красноречие, посоветовал собрать все ее записи в книгу. Она отнеслась к этому предложению как к
новому вызову и засела за эссе, стремясь, как всегда, к совершенству и желая как можно четче
изложить все свои мысли.
Результатом стал длинный текст, который она назвала «Одна против всех». Это была похвала
индивидуализму, автономности, смелости в утверждении своих собственных представлений вопреки
тому, что она назвала «рыхлым коллективным консенсусом». В этой книге она разоблачала
демагогию политиканов, которые, желая всем нравиться и переизбираться, на самом деле были всего
лишь «беспозвоночными моллюсками, колеблющимися в ритме опросов всех тех, к кому стремятся
подольститься». Она призывала к появлению новых руководителей с бесстрашным и связным
представлением о будущем.
Она писала: «Принцип демократии, некогда полезный для свержения тиранов, ныне способствует
новой форме тоталитаризма – всепроникающей глупости. На так называемые демократические
выборы идут, как всегда, демагоги. Она делают вид, что выступают от имени народа, чтобы успешнее
его обмануть. Всюду побеждает нивелирование по низшему стандарту. Президентов избирают,
наслушавшись их обещаний, которые они не намерены сдерживать, и польстившись на их
искусственные улыбки. Реклама и специалисты по коммуникации выдают все это за основы
современной эпохи. Но так никогда не достичь ни совершенства, ни мира. Наоборот, это только
ускоряет процесс всеобщего отупения, примером чего служит мода на дебильные телепрограммы,
льстящие самым низменным инстинктам черни».
Моника писала все это с ощущением, что излагает прописные истины, замалчиваемые из страха
отпугнуть широкую публику, не любящую, когда ей суют под нос зеркало, где отражаются ее
слабости.
Ее психотерапевт расхвалил рукопись и дал ей координаты своего друга-издателя. Тот согласился
издать книгу, хотя не очень верил в успех. Но когда ведущий одной из литературных программ
назвал «Одну против всех» «спасительным и необходимым произведением», книга вызвала
любопытство, а потом ее вообще смели с книжных полок. Остальное сделало «сарафанное радио».
Люди преподносили эту книгу в подарок, показывая тем самым, что получатель подарка, по их
мнению, способен понять и поддержать эту апологию индивидуализма и разоблачение демагогии.
Первый тираж был распродан в считаные дни. Не прошло и двух недель, как книга Моники
Макинтайр вошла в список бестселлеров.
После этого ее закрутила спираль, забросившая ее, не успевшую подготовиться, на самый верх.
При всем том она соблюдала скромность и, даже зная, что ее книга красуется в витринах всех
книжных магазинов, систематически отказывалась от интервью и от приглашений в телепередачи,
чем приобрела ауру «загадочного автора», еще больше способствовавшую ее известности.
Для Моники возможность зарабатывать на жизнь, не выходя из дома, стала даром свыше. Она
понимала, что приобрела замечательную профессию, буквально созданную для нее с ее склонностью
к одиночеству.
Тем не менее свой широкий успех вызывал у нее тревогу. Вот почему, пережив первый прилив
энтузиазма, она решила совершить самостоятельный переход через пустыню, чтобы обрести себя.
Пустыню она выбрала самую безлюдную, но расположенную как можно ближе: Мохаве на западе
США, между Невадой и Аризоной.
Здесь, где не за что зацепиться взгляду, не считая чахлых кустиков, она, подобно многим
пророкам до нее, испытывает чувство единения с невидимой силой, порождением бескрайности
вселенной, выходящим за пределы банального существования ничтожных паразитов – зазнавшихся
людишек, копошащихся на земной поверхности.
Пожив в нью-йоркском ашраме, познакомившем ее с индийской философией и с телесной
любовью, попытавшись взойти на гору Кемелбек, где ей пришлось проявить максимум смекалки,
чтобы преодолеть враждебность стихии, и где она познала разнополую любовь, она перешла к новому
этапу в своем духовном и телесном развитии.
В пустыне Мохаве, при испепеляющем зное, до крови стерев ноги, она проверяет свою стойкость.
Она идет не останавливаясь.
Идет, чтобы принять смерть своей матери.
Идет, чтобы без медикаментов победить остатки своего маниакально-депрессивного психоза.
Чем больше она истязает свою плоть, тем сильнее у нее ощущение возрождения.
Вечером с наступлением темноты она достает из рюкзака и разворачивает палатку, ставит ее,
наскоро готовит ужин из сушеных овощей, потом принимает позу лотоса. Так, задрав голову к небу,
она долго сидит, ведя беседу с матерью, вернее, с ее духом.
– Мама, я всего добьюсь, чтобы ты мной гордилась. Я сделаю все, думая только о тебе, ибо ты –
свет моей жизни, подобно этой звезде наверху, направляющей мои шаги.
Потом она ложится и старается перестать думать.
Картины произошедшего в Лондоне надолго запечатлелись в ее памяти, но одно из достоинств
пустыни – то, что она все умаляет. Даже бывшее совсем недавно кровоточащей раной в пустыне
постепенно зарубцовывается.
Каждый день, подчиняясь одному и тому же ритуалу, она просыпается, встает, аккуратно собирает
вещи и продолжает движение на запад.
Дневная жара, сушь, ночной холод, бескрайние пески, звезды, даже скорпионы и змеи – лучшие
снадобья для умиротворения души. Даже исчерпав весь свой запас провианта, она продолжает идти.
Выпила всю воду – но все равно идет. Ждет, пока ее организм полностью очистится, прежде чем
приблизиться к местам, где живут люди.
И вот перед ней отель под названием «Последний шанс».
Это маленькая и почти пустая гостиница с жалким казино на первом этаже и с заплеванным
рестораном на втором. Дежурная принимает ее за бездомную, но при виде кредитной карты
соглашается проводить ее в номер.
Там Моника наливает себе пенную ванну с лавандой, погружается в воду и нежится, наслаждаясь
каждым мгновением.
За ванной следует настоящий пир. Она в большом зале одна, это ее устраивает.
Молоденькая официантка приносит ее заказ: помидорный салат, авокадо, зеленый салат, огурец с
оливками.
Она долго смотрит на еду, прежде чем поднести ко рту вилку. Жуя, она жмурится. Еда доставляет
ей небывалое удовольствие.
Тщательное пережевывание, кулинарный фестиваль для вкусовых рецепторов. Она заново
открывает для себя вкус каждого овоща. Авокадо кажется ей пищей богов.
Она отпивает газированную воду, и ей кажется, что эта влага живая, настолько много острых
ощущений она приносит.
Наконец, она засыпает в постели, на матрасе, пахнущем сосной.
Назавтра она садится в автобус, сходит в аэропорту и вдруг теряет всякое желание возвращаться в
Нью-Йорк. Принято решение лететь в Эдинбург, вернуться к своим шотландским корням. Все
проблемы устраняются способом бегства — думает она. Но порой наступает момент, когда нужно
вернуться к истокам.
3
– Идемте, – зовет за собой Николь Райан Мерфи.
Человек-гном приводит ее в домик посреди вересковой пустоши. Стоя у двери, он произносит
пароль:
– За свободу, до смерти!
Дверь открывается. Какой-то мужчина здоровается с Райаном, он удивлен, что с ним женщина, но
впускает их обоих.
Райан нажимает на кнопку, в коридоре отъезжает стенная панель, за ней лестница. Спустившись
по ней, они попадают в просторное помещение под сводчатым кирпичным потолком.
Там за столом перед географическими картами и россыпью фотографий сидят семеро. На стене
оранжево-бело-зеленый ирландский флаг с черным автоматом посредине и надписью по-гэльски
Tiocfaidh ár lá. Николь знает, что это значит «Настанет наш день».
Вокруг много другой ирландской символики: клевер, арфа, зеленая шляпа, изображения святого
Патрика. На других столах разложено оружие.
Логово зеленых лепреконов, думает Николь.
– Знакомьтесь, господа: дочь О’Коннора.
Одни рады появлению женщины, другие настораживаются.
– Зачем ты ее сюда привел?
– Она сама захотела.
– Она видела наши лица. Ты уверен, что ей можно доверять?
– Я ни в чем не уверен, просто думаю, что бывают моменты, когда надо действовать. Она же
О’Коннор, ее отец – наш давний спонсор.
И, ударив кулаком по столу, он добавляет:
– У нас все равно не осталось выбора.
Все тут же умолкают. Она обводит всех глазами.
Как я погляжу, Райан здесь главный.
– Николь О’Коннор примет участие в нашем совещании в качестве гостьи. Мы будем говорить так,
будто она – одна из нас, – продолжает Райан не терпящим возражений тоном.
Кто-то отводит взгляд, кто-то корчит гримасу.
– Итак, я вас слушаю. Какова повестка дня?
– Будем обсуждать это при ней? – удивляется тот, перед кем навалено больше всего папок.
– Да. И не будем медлить.
Все колеблются. Наконец человек с папками берет листок и пробегает его глазами.
– Что ж… После неудачи последней нашей вылазки было схвачено много наших братьев по
оружию. Это сами участники акции и два десятка членов их семей. Все теперь сидят в Лонг Кеш[7].
В комнате тяжелое молчание. Райан Мерфи поворачивается к гостье.
– Она вправе знать. Лонг Кеш рядом с деревней Мейз – это бывшая воздушная база, превращенная
в 1971 году в огромную тюрьму для ирландских оппозиционеров. Там есть особо охраняемая зона
сверхстрогого режима, блоки Н. На этой зоне умер после шестидесяти шести дней голодовки Бобби
Сэндс[8].
Присутствующие переговариваются: звучат проклятия в адрес североирландских протестантов и
англичан, то и дело слышно слово «свинья».
– Мрачное местечко, там, похоже, применяются новые способы психологических пыток с целью
расколоть заключенных, – уточняет кто-то.
– Как они узнали, кого сцапать? – с угрозой спрашивает Райан.
– Очень просто, – звучит ответ. – В число участников акции затесался предатель. Мы выяснили,
кто это. Есть подтверждения из других источников. Это внедренный к нам агент МИ-5.
Говорящий показывает фотографию предателя, она идет по рукам, все, узнавая его, кивают.
Человек с узким лицом говорит с возмущением:
– Нельзя, чтобы этот кусок дерьма, из-за которого схватили наших ребят и их близких, разгуливал
на свободе!
С ним все согласны.
– Он должен умереть! Смерть предателю! – звучит хор голосов.
– Надо преподать им урок, чтобы другие агенты МИ-5 боялись предпринимать что-то похожее,
зная, какая их ждет расплата.
Решение о скорой мести всех сплачивает и успокаивает.
– Конечно, – снова берет слово Райан. – Тут и спорить не о чем. Отправим диверсионную группу с
заданием убить этого подонка. Остается определиться со способом его устранения. Какие будут
предложения?
– Взрывчатка в машине, – предлагает один.
– Автоматная очередь, – говорит другой.
Третий, до сих пор молчавший, вдруг произносит:
– Нет.
– Что «нет»? – спрашивает его Райан.
– Я хорошо его знаю, участвовал вместе с ним в вылазках. Гарантирую, его не проведешь. Он не
просто агент МИ-5, он дьявольски хитер. Не зря же он был членом нашей армии: он знает все наши
методы. Он сумеет остаться в живых.
Николь О’Коннор поднимает руку.
– Если я правильно понимаю, у вас тут бесконечный пинг-понг. Вы совершаете вылазку,
английская полиция вас задерживает, вы предпринимаете новую вылазку, чтобы наказать тех, кто
виновен в арестах, полиция проводит еще более массовые задержания, следует очередная ваша
вылазка… С каждым разом количество ваших ребят в тюрьме Лонг Кеш растет, численность вашей
армии тает.
– Но ведь так… так было всегда, – оправдывается Райан.
– Не надо путать традиции и дурные привычки. Цель – победить в войне, а не без конца
воспроизводить прошлые ошибки.
Все переглядываются, их самолюбие оскорблено, но они понимают, что она права.
Тот, что при папках, ударяет по столу кулаком.
– Вы не из наших. Вам не понять! Такова наша стратегия тайной войны.
Молодая женщина сохраняет невозмутимость.
– Мне одно понятно: вы предсказуемы. Агенты МИ-5 наверняка над вами потешаются, глядя на
ваши бомбочки и автоматики. Для них весь этот фольклор – не более чем предлог для строительства
новых тюрем с повышенными мерами безопасности и для применения против вас все новых сил
полиции. В конечном счете вы потерпите поражение, Северной Ирландии не видать свободы. Время
не на вашей стороне.
– Она нас оскорбляет! – кричит человек при папках.
– Пусть договорит, – вмешивается Райан. – У вас есть предложения, как нам усовершенствовать
нашу борьбу, мисс О’Коннор?
– Есть, по крайней мере, одна мысль, как поступать иначе.
Она выдерживает паузу и пользуется передышкой, чтобы рассмотреть своих собеседников.
– Ну и что это за мысль? – спрашивает один из них.
– Я предлагаю полностью оригинальный способ действий, имеющий одно преимущество:
возможность устранить этого агента МИ-5, причинившего вам столько зла, так, чтобы никто не узнал,
что это ваших рук дело. Не будет ни расследования, ни арестов, ни даже подозрения, тем более
предлога для наращивания полицейских сил и для строительства новых тюремных блоков. Наши
враги будут в недоумении, а правда о случившемся будет известна только нам.
Наконец-то она добилась почтительной тишины. Все смотрят на нее, всем любопытно, что она
предложит.
– Райан разрешил мне загадать три желания. Первым было присутствовать на вашем совещании.
Оно исполнено. Второе мое желание – чтобы вы прибегли к этому оригинальному способу.
И Николь обстоятельно излагает свою стратегию.
4
Моника Макинтайр лежит на большом валуне посреди шотландской пустоши. Так она налаживает
связь с этим диким краем. Замки, фауна, флора, музыка, еда – все здесь пропитано кельтской магией.
Она закрывает глаза, делает глубокий вдох и думает о легендах своей страны.
О «шелках» с Оркнейских островов – тюленях, умевших превращаться в женщин.
О водовороте Корриврекан – водяном духе, злодействовавшем у западных берегов Шотландии,
затягивавшем под воду корабли и дробившем их в щепки.
О «келпи» – лошадях-призраках, обитавших в реках и ручьях. Об одержимом бесами священнике
из пещеры в Форви, занимавшемся в XV веке колдовством. О привидении, безголовой женщине,
выныривавшей в полночь из воды у моста в Бакленде.
И, конечно, о чудовище из озера Лох-Несс, подобии динозавра, скрывающемся под водой.
Моника слышит знакомый звук. Это волынка. Она открывает глаза. Пастух играет на этом мощном
инструменте для своей отары овец.
В сердцах людей все еще живы шотландские кланы.
Она встает и возвращается в одинокий дом в пригороде Эдинбурга, где неожиданно для себя
решила поселиться на несколько месяцев. Это, скорее, маленький замок со стенами толщиной более
двух метров.
Начинается сильный дождь. Моника устраивается у камина, в котором гудит огонь. У нее из
головы не выходит мать. В памяти всплывает одна из ее излюбленных фраз:
Если твое счастье зависит от выбора, который делает другой человек, то приготовься быть
несчастной.
В дверь дома звонят.
Какого черта? Посетители мне ни к чему. Кто бы это мог быть?
Она открывает дверь и видит на пороге промокшего мужчину в кепке, в килте, в высоких чулках, с
огромными, как велосипедный руль, усами.
Она приглашает его в дом, он сдергивает с головы кепку и церемонно представляется:
– Здравствуйте, мисс Макинтайр. Тимоти Макинтайр. Мы носим одну фамилию.
– Вы пожаловали ко мне в качестве… дальнего родственника?
– Нет-нет! – усач улыбается. – Макинтайров на свете не меньше, чем Макферсонов, Маккормаков,
Маклеодов и Макгрегоров. Я пришел к вам как книготорговец. У меня крупнейший в Эдинбурге
книжный магазин, и я хотел бы устроить в нашем небольшом муниципальном театре вашу
читательскую конференцию с автографами.
Немного подумав, Моника спрашивает:
– Сколько будет народу?
– Театр рассчитан на пару сотен человек.
Она жестом приглашает его сесть и приносит чай с бергамотом.
– У меня есть небольшая проблема – антропофобия, то есть я не люблю, когда вокруг меня
собирается много людей.
– Вот как? В таком случае мы поставим ваше кресло далеко от передних рядов, а для
подписывания экземпляров установим очередность, чтобы люди не втолпились.
– В таком случае я согласна.
Так всего через неделю Моника попадает в маленький провинциальный театр. Там ее встречает
Тимоти Макинтайр. Видимо, он успел разрекламировать ее по местному радио и телевидению,

[djjaz63]

потому что зал забит до отказа. Для некоторых не хватило мест в зале, и они ждут снаружи, пока она
начнет подписывать свою книгу.
Ведя Монику на сцену, Тимоти Макинтайр объясняет:
– Слух о вашем приезде разнесся в считаные дни. В марте у нас мало что происходит…
Когда писательница поднимается на сцену, зал вскакивает и радостно аплодирует.
Моника разглядывает пришедших. Ей лестно, что шотландцы, принадлежность к которым она
теперь ощущает, собрались ее послушать, но одновременно слегка не по себе от внимания к ней
стольких людей.
– Спасибо за интерес к моей работе, – начинает она неуверенным голосом. – Меня восхищают
люди, которых иногда называют гениями и которые в конечном счете способны самостоятельно
менять мир.
Сотни впившихся в нее глаз сбивают ее с толку.
Тимоти Макинтайр подбадривает ее жестами из-за кулис. На счастье, он сдержал свое обещание:
сцену отделяет от первых рядов широкое пустое пространство.
– Все мы разные, все друг друга дополняем. Ни к чему учить белку плавать, рыбу – лазить по
деревьям. У каждого своя специализация, характеризующая его и делающая уникальным,
необходимым, чудесным. Культура своей неповторимости – вот та ценность, которую я провозглашаю
в своей книге «Одна против всех». Я настаиваю, что те, кто двигает мир вперед, плывут в одиночку
против течения, сильны своей оригинальностью и уникальным подходом. Можно привести в пример
хоть Архимеда, хоть Христофора Колумба, хоть Джордано Бруно… Им приходилось в одиночку
бороться с глупостью своих современников, отстаивая то, что теперь кажется нам очевидностью.
Большинство плохо кончили. Архимеда убил римский воин. Христофор Колумб умер в тюрьме
Изабеллы Католички, Джордано Бруно сгорел на костре после пыток инквизиции. Приходится
констатировать страшное: люди не умеют благодарить бесстрашных первооткрывателей. Наоборот,
множество тиранов, опиравшихся на народ и навязывавших ему свои догмы, вроде Сталина или Мао
Цзэдуна, спокойно умирали стариками, в своих постелях, обожаемые толпами, по сей день
твердящими их имя и льющими слезы у их мавзолеев.
Она делает паузу, чтобы все прониклись услышанным.
– До чего же приятно быть безмозглыми и как утомителен ум! Недаром в Библии сказано: Beati
pauperes spiritu, quoniam ipsorum est regnum caelorum, «блаженны нищие духом, ибо их Царство
Небесное». В этом заключена философская ирония, и этим многое объясняется. Не думать удобно:
создается впечатление, что все просто. А быть умным трудно, у умного, наоборот, впечатление, что
все сложно. Умные сомневаются, дураки полны уверенности. Закончу эту свою мысль так: люди
делятся всего на две категории – творческие новаторы и пассивные ведомые.
Моника делает глубокий вдох и продолжает:
– Общество, состоящее из одних ведомых, не работает. Оно только и делает, что воспроизводит
старые сценарии и не способно на новизну. Творцы, напротив, идут на риск и тревожат свое
окружение. Казалось бы, одни они всегда правы, но и здесь не все так просто. Не все эти творцы
обязательно исполнены вдохновения, некоторые создают концепции, оказывающиеся в конечном
счете неинтересными. А главное, нельзя забывать, что общество из одних творцов тоже
неработоспособно. Они вечно ставят под сомнение установленный порядок, что рано или поздно
дестабилизирует общество. Правильная дозировка – это, по-моему, десять процентов творцов и
девяносто процентов ведомых. Но только надо иметь эти десять процентов, что бывает редко. Я
рассказала вам о том, как я представляю идеальное общество. Спасибо.
Зал испытывает смешанные чувства и хлопает без воодушевления.
На сцену поднимается Тимоти Макинтайр, чтобы спросить, есть ли вопросы, но Моника
безапелляционна:
– Прошу меня извинить, у меня нет желания отвечать на вопросы публики.
Сначала книготорговец удивлен, но потом решает, что этот отказ вытекает из снобизма
писательницы.
– Предлагаю еще раз похлопать и тепло поблагодарить нашу гостью, ведь до сих пор она еще ни
разу не давала интервью и не подписывала своих книг. Я не ошибаюсь?
– Нисколько. Это исключительный случай, только вам, Тимоти, удалось уговорить меня
пренебречь принципами и встретиться с моими читателями. Я сказала себе, что сделаю это один-
единственный раз и именно здесь, в Шотландии, на земле моих предков.
При помощи двух ассистентов Тимоти устанавливает на сцене стол и кресло, приносит стопку
книг и говорит в микрофон:
– Прошу встать в очередь, Моника Макинтайр подпишет ваши экземпляры своей книги «Одна
против всех». Только не пытайтесь к ней приблизиться, тем более прикоснуться. И никаких
фотографий! Благодарю за понимание.
Моника принимается за непростое дело – подписывание книг – и занимается этим до последнего
желающего.
Последней оказывается женщина в тонких очках, со светло-каштановыми волосами, собранными
на затылке в пучок. На ней костюм цвета морской волны, делающий ее похожей на стюардессу, но то,
как горделиво она держит голову и вообще держится, выдает властную особу.
– Чем вы занимаетесь? – спрашивает ее Моника, чтобы подписать книгу с учетом ее ответа.
– Мне подчинена секретная служба.
Моника застывает с ручкой в руке и смотрит на женщину.
– Это шутка?
– Конкретно, я руковожу отделом борьбы с терроризмом секретной службы МИ-5.
Она в очереди последняя, их разговор никто не слышит. Писательница кашляет в кулак, чтобы
прийти в себя и придумать ответ.
– Я думала… Разве при такой работе не полагается держать язык за зубами?
– Я догадалась, что вы одобрите мое нежелание ходить вокруг да около, и решила с ходу все
выложить.
– Ну-ну… Может, так и надписать: «Начальнице МИ-5»?
– «Для Софи», этого достаточно. Мое полное имя – Софи Веллингтон.
– Это псевдоним, или вас действительно так зовут?
– Это мое настоящее имя.
Моника удивленно ее рассматривает.
– Вы настолько мне доверяете? С чего вы взяли, что я способна хранить тайну?
– В общем-то, я человек известный. Ничего конфиденциального вы обо мне не разгласите, даже
если пожелаете. Меня знают, как знают начальников американских или французских секретных
служб. Не представляя, правда, чем именно они занимаются.
– Веллингтон, Веллингтон… Вы что же, происходите от герцога Веллингтона, победившего
Наполеона при Ватерлоо?
– Верно, это мой предок. Если хотите узнать больше, то сам герцог Веллингтон умер в 1852 году. У
него был сын Чарльз, у Чарльза был сын Артур, у Артура – дочь Эвелин, у Эвелин сын, тоже Артур, а
вот его сын Ричард – это мой отец.
Она помешана на точности.
– В порядке анекдота: я из семьи долгожителей. Мой дед Артур дожил до 118 лет.
От меня-то ей что надо?
Кажется, Софи Веллингтон каким-то образом угадала ее вопрос и спешит на него ответить:
– Вы правы, я здесь не только ради удовольствия вас послушать и получить вашу подпись на
экземпляре вашей книги. Мы можем побеседовать в более укромном месте?
Моника Макинтайр справляется об этом у организатора, и тот предлагает им уединиться у него в
кабинете, благо что его магазин соседствует с театром.
Находятся опоздавшие, чьи книги остались не подписанными, но Тимоти показывает жестом, что
писательница устала.
Две женщины запираются в большом кабинете владельца книжного магазина, заваленном
книгами.
– Постараюсь, чтобы вас не побеспокоили, – обещает хозяин кабинета, выходя.
Софи находит взглядом чайник на плитке и, не спрашивая, наливает две чашки, Монике и себе.
– Итак, дорогая мисс Веллингтон, зачем, собственно, я вам понадобилась?
– Вы говорили об уникальных людях, способных проворачивать кое-какие дела, и о том, что нечего
учить белку плавать, а рыбу – лазить по деревьям, каждому свое, у каждого своя специфика, я
правильно вас поняла? Так вот, ваша уникальная специализация интересует нас, работающих в тени
ради безопасности сограждан.
Говоря, Софи предлагает Монике печенье, та вежливо отказывается: столь высокое содержание
сахара и глютена не для нее.
– Служба, которую я возглавляю, специализируется на борьбе с террористами ИРА. Мы внедрили в
ИРА своего агента и благодаря ему арестовали многих членов этой организации. Это была
длительная, опасная, методичная, но в конечном счете эффективная работа. ИРА сильно пострадала и
теперь задалась целью отомстить. Оказалось, что наш агент установил микрофон в помещении, где
они совещаются, благодаря этому мы узнали о появлении у них новенькой, иностранки.
– Не пойму, какое это имеет отношение ко мне…
– Эта женщина предложила оригинальный способ устранения человека. По ее утверждению, такого
никто не ждет, поэтому подозрения, что готовится нападение, не должно возникнуть.
– Благодаря микрофону вы теперь в курсе дела. Что ж, рада за вас.
– Пока что радоваться рано. Из-за технической неполадки с микрофоном звук записался не
полностью. Короче, мы не знаем, что за особенный, не похожий на обычную тактику ИРА способ
предложила эта женщина.
– Арестуйте ее и допросите.
– Я бы с радостью, но вы же знаете недостатки демократии: людей нельзя арестовывать, пока они
не совершили преступления. При этом нам совершенно необходимо узнать, что это за новая техника
террора.
– Я по-прежнему не понимаю, при чем тут я.
Софи Веллингтон достает из сумки фотографию безобидной с виду блондинки.
– Полагаю, вы с ней знакомы. Она австралийка.
Моника бросает взгляд на фотографию и не узнает женщину на ней. Впрочем, приглядевшись, она
понимает, что пересекалась с ней.
– Это Николь О’Коннор, дочь Руперта О’Коннора, прозванного «красным миллиардером». Он мнит
себя новым Робин Гудом мирового масштаба. Одни считают его опорой всех угнетенных, другие –
спонсором всех террористов.
Моника не отрывает взгляд от молодой блондинки на фото.
– Впервые вы встретились в Рейкьявике в 1972 году, когда Фишер и Спасский боролись за титул
чемпиона мира по шахматам, на турнире юниоров. Вам обеим было тогда двенадцать лет. Николь
О’Коннор обыграла вас, и вы ее чуть не задушили. В следующий раз вы столкнулись в 1978 году, на
чемпионате англоговорящих стран в Лондоне. В этот раз верх взяли уже вы. Это нас и интересует. Вы
смогли превзойти ее умом. Помогите нам снова ее обезвредить.
Для лучшего понимания Софи Веллингтон уточняет:
– Представьте, что это новая шахматная партия. Хотя теперь это далеко не игра, на кону
человеческие жизни.
Моника продолжает изучать фотографию.
– Мне очень жаль. Тогда мы были еще девчонками, это было соперничество сильных характеров.
Она меня одолела, я не сдержалась и пожалела об этом. При следующей встрече я нашла способ
обыграть ее по всем правилам. Так я показала, что не нуждаюсь в физической силе, чтобы ее
разгромить.
Моника видит, что снимок сделан при помощи телеобъектива в момент беседы блондинки с
маленьким рыжим бородачом.
– А это кто такой?
– Райан Мерфи, нынешний главарь ИРА. Итак, каково ваше решение?
– Прошу меня извинить, я вне политики. Не хочу встревать в вашу войну. Даже если бы хотела, не
имею времени на чуждое мне занятие. Я не Джеймс Бонд в юбке.
Софи Веллингтон достает из своей сумки лист бумаги с печатью МИ-5.
– Возможно, это заставит вас передумать. Это свежий рапорт нашей службы обработки
звукозаписей. Изучая информацию о вас, я кое-что обнаружила. Это – анализ записи, сделанной перед
той давкой в 1978 году, которая стоила жизни вашей матери. Полагаю, тогда вам сказали в Скотленд-
Ярде, что ничего не могут сделать с этой записью. Они не солгали, в то время они были бессильны.
Но времена изменились, теперь, в 1985 году, у нас есть новые технологии, более совершенные
компьютеры, которым эта задача по силам. Наши специалисты проанализировали запись и точно
опознали говорившую. Ее зовут… Николь О’Коннор.
Моника Макинтайр широко распахивает глаза и чуть заметно вздрагивает.
– Где она? Где мне ее найти?
– Хотите с ней расправиться? Понимаю. Но у меня есть предложение гораздо лучше…
Моника учащенно дышит.
– Вы выясняете, как собирается действовать Николь. Мы спасаем своего агента. Эту женщину
арестовывают и сажают в одну из наших новых тюрем с усиленной охраной.
Софи говорит это, спокойно попивая чай.
– Где она? – снова спрашивает Моника.
– Поверьте, быть заключенной такой тюрьмы – это хуже, чем умереть. Заключенные гниют там
заживо в белых камерах. Это называется «сенсорное голодание». Между прочим, у Николь, как мы
выяснили, психологическое нарушение, обнаруженное еще в ее ученические годы, – аутофобия. Для
нее невыносимо оставаться одной. Если мы ее схватим, то сбудется самый ужасный ее страх.
Монике все больше не хватает воздуха. Каждое слово Софи Веллингтон отдается у нее в голове,
как эхо в пещере.
– Где она?!
– Другой наш внедренный агент получил доступ к ряду сведений, касающихся в том числе места и
времени запланированного ими покушения на нашего сотрудника.
Софи достает другое фото – футбольного стадиона.
– Все произойдет в Бельгии, на стадионе «Эйзель» под Брюсселем, на финале футбольного
чемпионата Европы. Тот, кому грозит опасность, уже предупрежден, но он чувствует себя достаточно
уверенно и готов сам за себя постоять. Он, кстати, футбольный болельщик.
Моника никак не может оторвать взгляд от фотографии Николь О’Коннор.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: зрачки хищников и их добычи
У овец горизонтальные зрачки. Такое расположение зрачков позволяет озирать как можно более
широкую панораму на случай приближения хищников.
У кошачьих, крокодилов и змей зрачки вертикальные. Это позволяет точно определять расстояние
до добычи и фокусировать на ней взгляд.
Таким образом, форма зрачка позволяет определить, кто перед нами – хищник или добыча.
Эдмонд Уэллс.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания
5
Стадион «Эйзель», 29 мая 1985 г. В этот день все ждут финального матча на Кубок клубов-чемпионов
Европы по футболу. Встретятся «Ливерпуль» и туринский «Ювентус».
Зрители достигли крайней степени возбуждения.
Софи Веллингтон и Моника Макинтайр сидят в ложе для VIP-персон и наблюдают в бинокли, как
на трибунах напротив рассаживаются первые болельщики.
Рядом с ними работает журналист франкоязычного телевидения Швейцарии, он стоит перед
камерой и кричит в микрофон:
– Здесь, в Бельгии, половина седьмого вечера, прекрасная погода. Обстановка, правда, немного
напряженная. Английские и итальянские болельщики прибыли раньше времени и уже выпили
огромное количество пива. Это, а также жара заставляют всех здесь нервничать. Напомним, в
прошлом году итальянцы-болельщики клуба «Рома» напали на Олимпийском стадионе Рима на
болельщиков «Ливерпуля» и вынудили их забаррикадироваться в отеле. Английские болельщики
обещали отомстить. Вне стадиона стороны обменивались угрозами. Но префект бельгийской столицы
позаботился о безопасности. Итальянцев разместят на правой трибуне стадиона, в секторах O, N и M,
англичан – напротив, в секторах X и Y. В секторе Z и на боковых трибунах будут места для так
называемых нейтральных, то есть по большей части для зрителей-бельгийцев, а также для французов,
приехавших болеть за свою «звезду» Мишеля Платини, играющего за «Ювентус». Кроме того, во
избежание инцидентов бельгийская полиция сурово разоружала перед стадионом болельщиков,
которым пришлось сдать даже древки флагов своих команд. Благодаря усиленному присутствию сил
правопорядка не должно возникнуть никаких проблем…
Разглядывая болельщиков, Моника думает о древних игрищах в римском Колизее. Разгоряченная
толпа на стадионе мало отличается для нее от тех, кто буйствовал в императорском Риме.
Panem et circenses, «хлеба и зрелищ!». Уже римляне сообразили, куда направить разрушительную
энергию черни, чтобы она не принялась громить господ. Кормить и развлекать зрелищами, служащими
отдушиной, – вот рецепт на все времена.
Начальница из МИ-5 видит, что американка погрузилась в раздумья, и не удерживается от
комментария:
– Перед нами шахматная доска, на которой будет разыгрываться партия.
– Сколько всего фигур на доске? – интересуется Моника.
– Шестьдесят тысяч. Такова вместимость стадиона, но есть сведения, что неофициально билетов
продано гораздо больше. Есть риск, что вместимость будет сильно превзойдена.
– Как сильно?
– На четыре тысячи человек.
– Значит, зрителей шестьдесят четыре тысячи. Любопытно, шестьдесят четыре – это количество
клеток на доске. Где эти лишние места?
– В основном в секторе Z, отведенном для «нейтральных», то есть для бельгийцев. Правда, по моим
сведениям, эти места скупили, в основном, итальянцы.
Со своего места Моника видит, как в секторе Z, соседствующем с секторами X и Y, где сгрудились
англичане в красных футболках, разворачиваются черно-белые флаги «Ювентуса». Англичане
размахивают флагами «красных» с крылатым символом клуба – то ли бакланом, то ли орлом.
Моника продолжает разглядывать в бинокль трибуны.
Две группы болельщиков разделены решеткой высотой 3 метра, «ничейной землей» шириной в
пятнадцать метров и еще одной трехметровой решеткой.
Софи с кем-то переговаривается по рации и сообщает Монике:
– Мишень, подлежащая защите, находится в секторе Х, вместе с болельщиками «Ливерпуля».
В лагере хищников.
Моника впечатлена этой толпой, от которой пышет воинственной энергией. Стадион пахнет
алкоголем и тестостероновым потом, все заволакивает дым от петард.
– Все эти люди на сильном взводе, – предупреждает Моника.
Не успевает она договорить, как болельщики «красных» принимаются запускать ракеты с
фейерверками в сектор Z, обстреливая болельщиков «Ювентуса». Раздражение итальянцев
усиливается. Противники вовсю оскорбляют друг друга, оскорбления сопровождаются метанием чего
попало: бутылок, банок, кусков цемента, оторванных от скамей деревянных спинок. Металлические
решетки, предназначенные для разделения враждующих толп, не могут служить преградой для этих
метательных снарядов.
Напряжение растет.
– Вы уверены, что бельгийские полицейские конфисковали все оружие? – спрашивает Моника,
видящая в бинокль, что англичане уже размахивают саблями, мачете и даже топорами.
Софи, в наушниках у которой звучат донесения, отвечает:
– Действительно, возникла проблема. В заборе вокруг стадиона проделана брешь, снаружи
передано оружие.
Моника видит, как англичане набрасывают флаги и шарфы на пики первой решетки, чтобы
безболезненно преодолеть преграду, потом принимаются ее раскачивать, опрокидывают и врываются
в «зону безопасности». «Тифози», мечтающие о мести, дразнят их, показывая ножи. Некоторые из
итальянцев виснут на «своей» решетке, отделяющей их от пустого пространства, чтобы поскорее
вступить в бой с англичанами.
В 19.20 падает вторая решетка. Преград больше нет. Сталкиваются две волны, англичане и
итальянцы.
– Где она, ваша мишень? – спрашивает Моника, ошеломленная зловещим поворотом событий
этого вечера еще до начала матча.
– Я потеряла его из виду. Наши люди на месте тоже не знают, где он.
– Не вижу, чем могу быть полезной вам на этой стадии…
– То, что вы видите, – это, вероятно, козни Николь О’Коннор. Не знаю, как у нее это получается, но
чувствую, что это она, – откликается Софи Веллингтон.
В данный момент передовая линия итальянцев и несколько бельгийцев из зоны Z с трудом
сдерживают натиск английских хулиганов. Те так распоясались, что итальянцы из второго эшелона
кидаются наутек и толкают на бегу тех, кто толпится позади них. Задним некуда бежать, их теснят в
нижние ряды трибун. От поля их отделяет крепкая железная сетка с двумя решетчатыми калитками,
но они замотаны толстой цепью.
– Надо разблокировать эти выходы, чтобы ослабить напор, – советует Моника, глядя в бинокль и
показывая на противоположную трибуну пальцем.
Софи делится с ней информацией, которую слышит в наушниках:
– Бельгийская полиция сосредоточена снаружи. Итальянцы пытаются прорваться на стадион и
помочь своим, полиция их не пропускает.
– Это не то, что нужно делать! Надо спасать тех, кто внизу трибун, кто прижат к сетке вдоль поля!
Информация в наушниках вынуждает Софи все сильнее хмуриться.
– Начальник бельгийской полиции опасается, что если открыть калитки, то толпа ринется на поле
и воспрепятствует нормальному проведению матча.
– Он готов дать людям погибнуть, чтобы спасти матч?!
– Организаторы игры боятся, что драка болельщиков попадет на телевизионные камеры мировых
каналов, направленные на поле, а не на трибуны.
– Если они не откроют эту сетку, то всему сектору Z несдобровать, их раздавят об нее, превратят в
мясной фарш!
Предчувствие Моники оправдывается: отступающие напирают на скопившихся позади них, давка
неизбежно усиливается, зрители толкают друг друга со все большим ожесточением. Кое-где
итальянцы оказывают сопротивление и отбиваются ножами от англичан, размахивающих гораздо
более длинным оружием.
Напор на сетку непрерывно усиливается. Тем временем конные бельгийские полицейские
флегматично стерегут ее с противоположной стороны, верные приказу – никого не пускать на
образцово постриженное футбольное поле, готовое для проведения матча.
Все дальнейшее походит на сцену ада в манере Иеронима Босха.
В зоне сектора Z кипит бой, люди давятся и топчут друг друга.
Софи по-прежнему переговаривается по рации со своими информаторами. Насколько может
понять Моника, она дает указания по поиску исчезнувшей из виду мишени террористов.
Глядя на полицейских лошадей, Моника не может не сравнивать разворачивающуюся у нее на
глазах трагедию с шахматной партией, где тоже действуют кони, слоны-«офицеры» и, главное, пешки.
– Да, за всем этим стоит Николь О’Коннор, – соглашается она.
– Как, по-вашему, она поступит?
– Она сумела подбить людей в лагере англичан на атаку. Она может воздействовать на связь
бельгийской полиции, чтобы та не действовала рационально. Она может… даже не знаю… вдруг она
там, в гуще дерущихся? У меня впечатление, что повторяется происшедшее в отеле «Саутгемптон»:
там тоже было манипулирование толпой.
Неужели она может быть настолько искусным стратегом?
– Постарайтесь уточнить вашу мысль.
– Николь О’Коннор запускает волны атак, шлет одну за другой мелкие группы и с их помощью
будет воздействовать на избранные цели.
Софи не нужно объяснять дважды: она скороговоркой отдает приказы по рации.
Напряжение продолжает нарастать. Работающий рядом с двумя женщинами швейцарский
журналист переходит на крик, едва не плюясь в камеру:
– Здесь разворачивается настоящая бойня! Война, но по старинке, как в Средневековье. Камеры
показывают взрыв коллективного безумия, в которое выродилось вполне мирное мероприятие. И это
спорт? Все еще ожидается решение УЕФА о проведении или отмене матча. Тем временем я вижу
самодельные носилки, их мастерят из обломков баррикад, чтобы начать выносить тела…
И тут Моника, не выдержав, пользуется удобным расположением VIP-ложи, чтобы выбежать на
поле и очутиться перед сеткой, на которую напирает толпа беглецов с трибун.
– Надо отпереть калитки, это уменьшит напор! – обращается она к конному полицейскому,
обильнее остальных обшитому галунами.
– Немедленно вернитесь на свое место, мадемуазель! – сухо приказывает тот.
– Вы что, не видите, тут будет гора трупов!
Полицейский молчит, сжимая зубы.
В него вдолбили подчинение командирам, их приказам. Он не умеет мыслить самостоятельно. Это
как будто моя шахматная фигура, мой «слон», но если он и дальше будет упираться, то от него не
будет проку.
Звучат все более душераздирающие крики, но полицейский в седле хранит невозмутимость.
– Не хотите сами – дайте ключ мне.
– Вернитесь на место, мадемуазель, находиться на поле запрещено.
Главное – не медлить.
Видя, что события приобретают все более трагический оборот, Моника дергает жандарма за руку.
От неожиданности он сползает из седла на землю. Она выхватывает из его кобуры револьвер и
направляет на него.
– Ключ!
– У меня его нет! – выдавливает он, пытаясь встать.
– У кого он?
– Не знаю…
Она понимает, что проигрывает партию чиновникам, не желающим брать на себя ответственность
из страха за свою карьеру, за продвижение вверх по административной лестнице.
За сеткой в секторе Z нарастает свалка, из ее гущи несутся истошные вопли, но уже не такие
громкие, потому что в легких вопящих больше нет воздуха. Глаза распятых на сетке стекленеют.
Монику душит гнев, ей невыносимо собственное бессилие перед этим апокалипсисом, когда
коллективные озверение и глупость сеют смерть.
6
На Николь красная футболка «Ливерпуля». Она продвигается вперед, не отходя от Райана Мерфи. Тот
вооружен мачете.
В начале операции Райан хотел, чтобы Николь держалась сзади, но молодой австралийке
приспичило затесаться в толпу хулиганов, и она примкнула к отряду ИРА в секторе X, получившему
задание атаковать сектор Z. Райан предупредил ее, что их мишень находится там.
Теперь, когда защитная решетка опрокинута, немногочисленные бельгийские жандармы получили
приказ действовать на других участках. Путь свободен.
Мало создать хаос, надо им управлять.
Пока все развивается по плану Николь.
Их мишень, предатель, находится там, где предполагалось.
Николь продвигается в его сторону.
Сейчас он вместе с другими болельщиками «Ливерпуля» дерется с итальянцами. Николь, зайдя
ему за спину, прижимает к его носу смоченный хлороформом платок. Он шатается.
Дальше все происходит очень быстро.
Райан подает сигнал детине-сообщнику, держащемуся в нескольких метрах от кучи малы, и тот
вступает в дело: хватает потерявшего сознание предателя, обеими руками сдавливает ему грудную
клетку и ждет, пока он испустит дух.
Николь закрывает глаза и глубоко дышит, как будто впитывает жизненную энергию казненного.
Нельзя не признать, что лишение человека жизни доставляет странное удовольствие.
Райан удостоверяется, что у предателя пропал пульс, после этого Николь распоряжается, чтобы
тело положили там, куда, по ее расчетам, откатятся болельщики и, как и следует обезумевшей толпе,
слепо его затопчут.
На трупе будут следы сдавливания, как и на телах множества других жертв. Никто не заподозрит,
что произошло умышленное убийство.
7
Моника задержана.
Вместе с другими зрителями, заподозренными в участии в массовом насилии, она доставлена в
ближайшее отделение полиции. Ее соседи – даже не английские хулиганы из сектора Z, а, в
основном, итальянские «тиффози»[9], которых сгребли за пределами стадиона.
Дверь открывается, входят новые задержанные. В большой камере становится еще теснее.
Моника мучается от запаха пота и пива.
Какая-то троица встает и направляется к ней.
– Бонжур, мадемуазель.
Только этого не хватало!
– Она тебе не отвечает. Наверное, стесняется.
– Не бойтесь, мы не страшные, – говорит третий с сильным итальянским акцентом. – Мы умеем
вести себя с дамой.
Они приближаются. Она сжимает кулаки, готовая пустить их в ход.
Но тут дверь камеры опять открывается, сотрудник бельгийской полиции находит глазами Монику
и делает ей знак следовать за ним.
Ее приводят в кабинет начальника комиссариата. Тот смотрит по телевизору прямой репортаж о